Андрей Степаненко
роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
- За предательское убийство товарища по отряду…
Симон бросил в сторону возбужденной толпы короткий взгляд и заспешил мимо. Он знал, что вот-вот произойдет, и втягиваться в это кошмарное публичное развлечение – даже мыслями – не хотел.
- … приговаривается к рассечению.
Толпа взволнованно загудела. Такое зрелище выпадало нечасто.
- Братцы… нет! Не надо! Я не убивал!
Симон стиснул зубы. Приговоренного солдата вели навстречу ему, и он просто не мог не видеть, как извивается, приседает и позорно упирается голыми пятками в раскаленный песок повисший на руках потного конвоя преступник.
- Братцы! Я невиновен!
А потом солдат увидел эту квадратную площадку с полным негашеной извести глиняным баком посредине, и ноги отказали.
- Господи… только не это…
Симон глянул на солнце; до начала четвертого Ойкуменического Кархедонского* Собора оставалось от силы полчаса, и он едва успевал.
.
*Ойкуменический – вселенский, от греч. Ойкумена. Кархедон, Каркедон – Византийская провинция Карфаген, ныне Тунис.
.
- Я не делал этого… - всхлипнул за спиной преступник, - я не хочу. Вы не можете. Я не исповедался!
«Не исповедался?»
Симон машинально обернулся, но тут же понял, что его это ни в малой степени не касается, - у любого судьи всегда есть свой, специально приданный для таких случаев священник. А солдата уже растягивали за руки и ноги – в двух шагах от кошмарного глиняного бака.
- На две ладони повыше поднимите, - сухо распорядился палач, и конвойные тут же приподняли бывшего боевого товарища над землей – в точности на две ладони.
«А как же исповедь?!»
Палач дважды крутанул над головой тяжелым двуручным мечом эфиопской работы…
- Стойте! – заорал Симон.
Свистнуло, и толпа охнула и отшатнулась, а конвойные тут же подхватили казненного под руки и поставили в бак.
По спине Симона прошел озноб, и он, яростно расшвыривая попадающихся на пути зевак, рванулся к месту казни.
- Живет… смотрите! Он живет… - восторженно загудела толпа.
Казненный торчал из бака по грудь, его вцепившиеся в глиняные края пальцы пожелтели, голова тряслась, а глаза бессмысленно обшаривали залитую солнцем площадку… пока не уперлись во вторую половину тела – от пупка и ниже. Она лежала там же, где упала, в двух шагах от бака, и тоже подрагивала.
- Ух, ты! – взорвалась толпа десятками голосов. – Он увидел! А долго еще он будет жить?!
Симон прорвался на площадку и окинул казненного оценивающим взглядом. Негашеная известь намертво заклеивала сосуды, не позволяя истечь кровью. А поскольку солдат был довольно крепок телом, он вполне мог протянуть до четверти часа.
- Четверть часа проживет, - известил палач, - можете спрашивать его, о чем хотите.
«Успеет!» - решил Симон.
- Что ты чувствуешь? – выскочил из толпы мелкий шустрый старичок, но Симон ухватил его за плечо, отбросил назад и, стараясь поймать взгляд умирающего, присел напротив.
- М-мне… больно… - выдохнул солдат.
- Я могу тебя исповедать, - внятно проговорил Симон, - ты еще успеешь.
- Как именно больно? – возбужденно придвинулась к баку толпа, - на что это похоже?
Симон схватил солдата за перепачканные известью плечи и поймал-таки безостановочно бегающий взгляд.
- Ты хочешь облегчить душу?
***
Отсюда, из окон зала канцелярии было видно все: и как солдатика сунули в бак, и как монах-исповедник приник своей щекой к щеке преступника, - чтобы лучше слышать последнее покаяние.
Византийский император Ираклий удивленно хмыкнул и повернулся к Пирру.
- Смотри-ка, получилось.
- Еще бы, - самодовольно улыбнулся Патриарх. – Я в этом деле каждую мелочь продумал. Сам. Лично.
Ираклий кивнул и снова повернулся к окну.
- Думаешь, он обо всем покается? Все-таки, ветеран… и на допросе ни слова не выбили.
Стоящий за императорской спиной Патриарх язвительно хохотнул.
- Рассеченному пополам – не до секретов. Уж, поверь мне, Ираклий. Не пройдет и получаса, и ты будешь знать об этой монашке все. Кстати, а зачем она тебе?
Ираклий усмехнулся.
- Будешь принимать мое последнее покаяние, узнаешь.
Патриарх обиженно засопел, а Ираклий оперся рукой о расписанный охряными бутонами откос окна и прищурился.
- Кстати, а зачем ты исповедником амхарца* послал? Что нельзя было из наших надежного человека подыскать?
.
*Амхара (•am-ha'•re•) – одно из варварских племен Ойкумены.
.
- Какого амхарца? – не понял Патриарх, подошел ближе и выглянул из-за императорского плеча. – Что?!!
Характерный амхарский профиль приникшего к солдату исповедника был виден даже отсюда.
***
Симона принялись толкать и дергать почти сразу.
- Эй, монах! У него было время исповедаться до суда!
- Теперь наш черед!
Горожане прекрасно понимали, что чужак с грубым амхарским профилем отнимает у них самое драгоценное – время.
- Мы в своем праве!
Но Симон лишь упрямо отмахивался, а солдату становилось все хуже и хуже – на глазах.
- И еще… я отнял… свободу… у монашки, - с трудом удерживая голову вертикально, через раз выдыхал он.
- Эй, амхара! – зло толкнули Симона в спину. – Это я должен его исповедовать!
- Я понял, - внятно сказал Симон обоим – и солдату, и тому, что был за спиной. – Что еще?
- Да, уйди же, тебе сказали! – свирепо вцепились в его рясу сзади, и Симон двинул назад локтем и, судя по хрусту, попал в нос.
- Все… - выдавил солдат.
Симона снова толкнули, затем вцепились в капюшон, однако он так и продолжал, внятно, по слову проговаривать формулу отпущения и, лишь закончив, поднялся и развернулся к толпе лицом.
- Варвар? – отшатнулись передние, а зажимающий окровавленное лицо растопыренными пальцами монах изумленно моргнул.
- Он варвар… - залопотала толпа, - он варвар…
Теперь даже те, что стояли позади всех, могли разглядеть, что этот высокий, широкоплечий монах, вопреки церковному обычаю, брит наголо, а крупный череп его целиком покрыт черными и красными узорами – точь-в-точь, как у людоедов.
- С-святой отец… - болезненно скрипнуло сзади.
- Да, - мгновенно развернулся Симон.
Подбородок солдата трясся.
- Я… хочу… вернуть ей... свободу…
Симон насторожился. Он уже чуял подвох.
- П-помоги… н-написать…
Симон замер. Двадцать восемь лет он шел по жизни так осторожно, как мог, оказывал услуги исключительно за деньги и категорически уклонялся от какой-либо помощи ближнему, – исповедь не в счет.
- П-прошу…
«Напишу и отдам судейским», - решил Симон и сорвал заплечный мешок, - времени у солдата оставалось в обрез.
Толпа недовольно заворчала, но Симон уже строчил на желтой папирусной четвертушке стандартную формулу вольной грамоты.
- Имя?
- Еле-на… - с неожиданной нежностью произнес умирающий.
Симон поджал губы. Это имя и для него значило много. Очень много.
***
Ираклий повернулся к Патриарху, и тот невольно подался назад: в таком состоянии императора боялись все.
- И как я узнаю, что он сказал?
Пирр не без труда выдержал многообещающий императорский взгляд.
- Я все сделаю, Ираклий. Я обещаю…
- Это – ам-ха-рец, - по слогам процедил император, – варвар. Еретик из еретиков! Ты для него – никто!
Патриарх густо покраснел и насупился.
- Он все мне расскажет, - не разжимая губ, процедил он. – Если хочешь, прямо при тебе.
Ираклий на секунду ушел в себя, кинул взгляд на потолок, словно прикидывая, появятся ли там брызги крови после этого, Бог весть, какого по счету дознания, и досадливо цокнул языком.
- Тогда не мешкай…
***
Чтобы подписать вольную, Симону пришлось обхватить солдата за плечи; лишь тогда умирающий сумел оторвать руку от глиняного края казнилища и кое-как поставить побежавшую через весь лист роспись.
- Господин судья! – внезапно загомонила толпа, - скажите монаху, чтобы не мешал!
Симон бросил взгляд в сторону. Судья со свитой из двух конвойных уже выбирался на площадку перед баком.
- Эй, монах!
Симон аккуратно потянул подписанный листок, дождался, когда солдат снова вцепится трясущейся рукой в край глиняной горловины, и лишь тогда поднял голову.
- Ты мешаешь людям, святой отец, - опасливо покосившись на татуированную голову, проронил судья, - а они, если ты не знаешь, имеют право на публичное поругание.
Пострадавший монах стоял рядом, но претензий не высказывал.
- Пусть приступают. Теперь можно, - кивнул Симон и протянул подписанную четвертушку судье, - это его последняя воля. Отправьте имперской почтой, прошу вас…
Судья, услышав этот спокойный, все понимающий тон из уст варвара, растерялся, принял четвертушку, а толпа счастливо загомонила и, стремясь использовать оставшееся время с толком, обступила солдата со всех сторон.
- Теперь, наверное, каешься?!
- Да… - выдохнул солдат.
- А уже поздно! – злорадно отреагировала толпа. – Ты умираешь!
- Как собака!
- Теперь будешь гореть в Тофете*!
.
*Tophet (Gehenna) – кладбище Карфагена, место предания трупов огню.
.
В солдата начали торопливо, наперегонки плевать, и Симон, утерев рукавом попавшие на лицо мелкие брызги, натянул капюшон и двинулся прочь. Он и так уже опаздывал.
***
Патриарх отдал распоряжение об аресте амхарца немедленно, однако Ираклий испытывал смутное беспокойство. Нет, умом он понимал, что раздавить можно кого угодно, вот только интуиция…
- Он все расскажет… - подал голос Патриарх, но император лишь отмахнулся.
Двадцать восемь лет он удерживал Византию в равновесии и в относительном послушании: греков, сирийцев, евреев, аравитян – всех. Да, бывали сложности: ни крупные землевладельцы, ни купцы останавливаться в своих притязаниях не умели, Церковь после объявления гениального Нестория* еретиком трещала по швам, а урожаи падали – год от года. И, тем не менее, предчувствия близкого конца не возникало. А потом случился этот мятеж.
.
*Несторий – константинопольский патриарх. Подчеркивал человеческую природу Христа, что устраняло корень теософских разногласий с евреями и мусульманами.
.
Три сотни ветеранов, которым чиновники империи лишь по нелепой случайности не учли какие-то льготы, вышли на Кархедон, а по пути, раззадоренные предстоящим крупным разговором с экзархом**, ну, и в надежде пополнить запасы вина, захватили маленький придорожный монастырь.
.
**Экзарх (греч. exarch) – наместник императора Византии кон. 6-7 вв.
Еретик
Свежие комментарии