На другое утро Милдред молчала и дулась. Было воскресенье; она просидела в своей комнате, пока не пришло время готовить обед. Готовила Милдред плохо – всё, что она умела, это поджарить отбивные котлеты или бифштексы; к тому же она не знала, как по-хозяйски использовать отходы, так что Филипу приходилось тратить больше, чем он рассчитывал. На этот раз, подав на стол, она уселась напротив, но есть не стала; он спросил её, в чём дело; она сказала, что у неё разболелась голова и нет аппетита. Филип был рад, что ему не надо сидеть вечером дома: Ательни встречали его с распростёртыми объятиями; Филип был не избалован, и ему приятно было сознавать, что все в этом многочисленном семействе ждут его прихода. Когда он вернулся домой, Милдред уже легла спать, но на следующий день она всё ещё дулась. За ужином она сидела, надменно нахмурив брови. Филипа это раздражало, но он повторял себе, что должен быть чутким и прощать ей многое.
– Что это ты всё время молчишь? – спросил он её с улыбкой.
– Мне платят за стряпню и уборку, я не знала, что от меня ждут ещё и разговоров.
Ответ был нелюбезный, но, если им предстояло жить бок о бок, ему лучше было постараться наладить отношения.
– Ты, верно, рассердилась на меня за тот вечер, – сказал он.
Тема была довольно щекотливая, но, её, по-видимому, нельзя было обойти.
– Ты это о чём? – спросила она.
– Пожалуйста, не сердись. Я не стал бы просить тебя переселиться ко мне, если бы не хотел, чтобы наши отношения оставались чисто дружескими. Я предложил это потому, что, как мне казалось, тебе нужен свой угол и время, чтобы оглядеться и поискать работу.
– Ах, не воображай, будто для меня это так важно.
– Я вовсе этого не воображаю, – поспешил он ответить. – И не думай, что я тебе не благодарен. Я ведь понимаю, что третьего дня ты заботилась только обо мне. Но у меня к этому не лежит душа, и тут уж ничего не поделаешь, не то мне все покажется ужасной гнусностью.
– Вот чудак, – сказала она, глядя на него с любопытством. – Что-то я тебя не пойму.
Теперь она на него не сердилась, но была озадачена; она никак не могла взять в толк, чего он хочет, однако пришлось подчиниться; ей даже казалось, что он ведёт себя как-то очень благородно и заслуживает уважения, но в то же время он был ей смешон, она его несколько презирала.
«Он тронутый», – думала она.
Жизнь потекла своим чередом. Филип проводил весь день в больнице, а по вечерам занимался дома, если не ходил к Ательни или в кабачок на Бик-стрит. Однажды он был приглашён на парадный обед к врачу, у которого проходил практику, несколько раз его звали на вечеринки товарищи по институту. Милдред покорно сносила однообразие своего существования. Если она и обижалась, что Филип иногда оставлял её по вечерам одну, она никогда об этом не заговаривала. Изредка он водил её в мюзик-холл. Он настоял на своём: единственное, что их связывало, была её работа по дому, которую она несла в обмен за жилище и стол. Она вбила себе в голову, что летом не стоит искать службу, и с его согласия решила не предпринимать ничего до осени. Ей казалось, что тогда легче будет найти место.
– Что до меня, – сказал Филип, – ты можешь остаться здесь и после того, как найдёшь работу. Комната в твоём распоряжении, а женщина, которая прежде тут убирала, сможет присматривать за девочкой.
Филип очень привязался к ребёнку Милдред. Он был от природы человек ласковый, но не часто мог это проявить. Нельзя сказать, чтобы Милдред относилась к девочке плохо. Она старательно за ней ухаживала, а раз, когда ребёнок сильно простудился, не отходила от него ни на шаг; но девочка ей надоедала, и мать часто на неё покрикивала. Милдред по-своему любила её, но у неё не было материнского инстинкта, который заставлял бы её забывать о себе ради ребёнка. Внешне такая холодная, она находила всякие нежности просто смешными. Когда Филип брал ребёнка на колени, играл с ним и целовал его, она над ним потешалась.
– Ну чего ты с ней так нянчишься, можно подумать, что ты ей родной отец! – говорила она. – Прямо помешался на этой девчонке.
Филип краснел – он всегда ужасно злился, когда над ним смеялись. Глупо было так привязаться к чужому ребёнку, и он немножко этого стеснялся. Но сердце его было переполнено нежностью, и девочка, чувствуя, что её любят, прижималась щечкой к его лицу или свертывалась калачиком у него на руках.
– Тебе-то хорошо, – говорила Милдред. – Ты знать не знаешь всех неприятностей, которые терпишь из-за ребёнка. А вот как бы тебе понравилось сидеть возле неё посреди ночи оттого, что её милости расхотелось спать?
В душе Филипа пробуждались воспоминания детства, казалось, давным-давно позабытые. Он пересчитывал пальчики на ножках ребёнка:
– Раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять…
Возвращаясь вечером домой и входя в гостиную, Филип прежде всего искал взглядом девочку, игравшую на полу; у него становилось тепло на душе, когда, завидев его, она принималась лепетать от удовольствия. Милдред научила девочку звать его папой, и, когда ребёнок впервые назвал его так без подсказки, она хохотала до слёз.
– Интересно, отчего ты её так любишь? – спросила Милдред. – Потому, что она моя, или ты точно так же любил бы всякого ребёнка?
– Я никогда не знал других детей, так что не могу тебе ничего сказать,
– ответил Филип.
К концу второго семестра, проведённого им в больнице на практике, Филипу повезло. Дело было в середине июля. В один из вторников он отправился в кабачок на Бик-стрит и встретил там Макалистера. Они посидели, поговорили об отсутствующих друзьях; немного погодя Макалистер ему сказал:
– Да, между прочим, мне посчастливилось сегодня услышать об одном заманчивом дельце – акции Нью-Клейнфонтейна, это золотой прииск в Родезии. Если хотите рискнуть, сможете немножко заработать
Филип с нетерпением ожидал такого случая, но теперь, когда он представился, им овладела нерешительность. Он отчаянно боялся потерять деньги. По натуре он не был игроком.
– Мне бы очень хотелось, – сказал он, – но не знаю, могу ли я позволить себе рисковать. Сколько я потеряю, если дела пойдут плохо?
– Видно, зря я затеял этот разговор. А мне казалось, что вы так об этом мечтали, – холодно возразил Макалистер.
Филип почувствовал, что Макалистер считает его непроходимым ослом.
– Да, мне страшно хочется немного поднажиться, – засмеялся он.
– Нельзя нажить деньги, если боишься рискнуть деньгами.
Макалистер переменил тему разговора. Филип отвечал ему, но из головы у него не выходило, что в случае удачи маклер станет прохаживаться на его счёт. У Макалистера был злой язык.
– Если вы не возражаете, я всё-таки хочу рискнуть, – взволнованно сказал Филип.
– Ладно. Куплю вам двести пятьдесят акций, и, как только увижу, что они поднялись на два с половиной шиллинга, тут же их продам.
Филип быстро подсчитал, сколько это составит, и у него даже слюнки потекли: тридцать фунтов – ведь это для него настоящая находка, а судьба явно перед ним в долгу.
На следующее утро за завтраком он рассказал об этом Милдред. Она считала, что он сглупил.
– Никогда ещё не видела, чтобы кто-нибудь заработал деньги на бирже, – сказала она. – Да и Эмиль всегда говорил: на бирже денег не зашибёшь – вот что он говорил!
По дороге из больницы домой Филип купил вечернюю газету и сразу же отыскал в ней биржевой бюллетень. Он ничего не смыслил в этих делах, и ему нелегко было найти акции, о которых говорил Макалистер. Он увидел, что они поднялись. Сердце его дрогнуло от радости, и он с ужасом подумал, что Макалистер мог забыть об их уговоре или отказаться от покупки акций по каким-нибудь соображениям. Макалистер обещал прислать ему телеграмму. Филип не стал дожидаться трамвая. Он вскочил на извозчика, хотя это было непозволительной роскошью.
– Мне нет телеграммы? – спросил он, врываясь в квартиру.
– Нет, – ответила Милдред.
Лицо его вытянулось; огорчённый до глубины души, он тяжело опустился на стул.
– Значит, он всё-таки не купил на мою долю. Черт бы его побрал, – пробормотал он сердито. – Вот не везет! А я целый день только и думал, что я сделаю с этими деньгами.
– А что ты хотел с ними сделать? – спросила она.
– Чего сейчас об этом говорить? Ох, как мне нужны были эти деньги!
Она рассмеялась и протянула ему телеграмму.
– Я пошутила. На, я её распечатала.
Он вырвал телеграмму у неё из рук. Макалистер купил ему двести пятьдесят акций и продал их с барышом в два с половиной шиллинга, как и предполагал. На следующий день должен был прийти перевод. Филип был зол на Милдред за её жестокую выходку, но злость тут же прошла.
– Для меня это так важно, – радостно закричал он. – Если хочешь, я куплю" тебе новое платье.
– Да, мне давно не мешает купить что-нибудь новое, – ответила она.
– Знаешь, что я придумал? Я сделаю себе в конце июля операцию.
– Ну? У тебя что-нибудь болит? – перебила она его.
Милдред подумала, что какая-то тайная болезнь была причиной непонятного ей поведения Филипа.
Он покраснел: ему было неприятно разговаривать о своей хромоте.
– Нет, но врачи полагают, будто могут что-то сделать с моей ногой. Раньше мне нельзя было позволить себе терять на это время, а теперь можно. Я начну работать в перевязочной не в будущем месяце, а только в октябре. В больнице я пролежу всего несколько недель, а потом мы сможем поехать к морю. Это будет полезно нам всем – и тебе, и ребёнку, и мне.
– Ах, Филип, поедем в Брайтон! Я так люблю Брайтон – там очень приличная публика.
Филип, правда, подумывал о какой-нибудь рыбацкой деревушке в Корнуэлле, но услышав это, понял, что Милдред умрёт там со скуки.
– Мне всё равно, куда ехать, лишь бы к морю, – сказал он.
Неизвестно почему, его вдруг неудержимо потянуло на море. Ему захотелось поплавать, и он представлял себе, как с наслаждением нырнёт в соленую воду. Он был хорошим пловцом, и ничто не радовало его так, как бурное море.
– Вот будет чудесно! – воскликнул он.
– Совсем как медовый месяц, – сказала она. – Сколько ты можешь дать мне на новое платье. Фил?
Свежие комментарии