ЭМТЕГЕЙ 1985. (Ч.5)
Чудесная погода, отличное настроение, поэтому игра в карты быстро надоедает. Хочется чего-нибудь свеженького, нетривиального. И тут слышатся шаги по деревянному мосту. Узнаю своего знакомого, с которым впервые встретился ровно год назад, от стойбища километрах в пяти, выше по течению Аян-Юряха. На гидрометеостанции, рядом с которой был «колымский Артек», пионерлагерь «Уголёк».
Чинганчгуки.
Это Эдик Лаптев, парнишка лет тринадцати. Он из семьи эвенов оленеводов, которые игнорировали колхозы и советскую власть, и продолжают кочевую жизнь, минимально соприкасаясь с цивилизацией. У них свой мир, в котором нет места радиоприёмникам, и унитазам, зато ду́хи для них такая же реальность, как для нас сантехник из ЖЭКа.
Обычно эвены отправляют детей в интернаты тоолько на время учёбы, с октября, или ноября, до апреля. Эдик же, в дополнение к интернату, один месяц в году, обязательно проводил в пионерском лагере. Наверное, родители считали, что это ему пойдёт на пользу, но они вряд ли догадывались, что в лагерь Эдик приходил только ночевать. Всё остальное время, он проводил в лесу.
Послышался шум, осыпающегося грунта у самого моста, и тут же на тропинке, ведущей к завалу плавника, где дед ловил хариусов, возникла крепкая фигура Эдика в синем школьном костюме с погончиками, и нагрудными карманами. На ногах, как и у большинства советских мальчишек – брезентовые кеды на красной резиновой подошве. В руках оструганная палка с обрывком лески.
- Дяденьки, это чьё?
- Ничьё! – Хором гаркнули мы, с удивлением переглянувшись друг с другом, никто из нас эту удочку в глаза не видел, но Эдик, видимо нашёл её, продираясь через кусты, когда шёл от моста к поляне напрямиг.
- Можно порыбачить?
- Бери, конечно, только рыба не клюёт уже несколько дней.
- Я попробую. – Эдик деловито отвернул лацкан куртки – пиджака, и извлёк оттуда одну из нескольких, приколотых «мушек». Ловко привязал на конец лески, и отправился к яме, под мост.
Мне стало интересно, и я устремился за ним. Смотр, как Эдик забрался на завал, опустил мушку на воду, и слегка подёргивая концом удочки, имитирует агонию, упавшего на воду насекомого. Глаза у парнишки такие узкие, что кажется, будто они у него крепко зажмурены. Непонятно как он вообще может что-то видеть вокруг. Вдруг с громким плеском огромная пасть заглатывает приманку, и Эдик спокойно выводит к берегу здоровенного чёрного хариуса! У меня аж челюсть отвисла от удивления! Везёт же дуракам и пьяницам, думаю.
Эдик, улыбаясь во весь рот, стал похож на мультяшный подсолнечник. Прямо озарился весь, засветился. Никогда не мог понять, почему азиатов называют «жёлтыми». Узбек, которого называли урюком, смуглый, но совсем не жёлтый. А вот эвены все, белокожие, как снежная королева. Какой же он жёлтый?
Достаю из ножен на ремне нож, срезаю ветку тальника с отростком, отрезаю отросток сантиметров на 10 выше от его соединения с основной ветвью, и получается кукан. Хариус отправляется на него, повиснув на отростке, нанизанный через жабры в рот изнури. Но чудо! Не успеваю я его нанизать, как Эдик вытаскивает второго хариуса, ещё крупнее! Затем третьего, четвёртого, и так, за двадцать минут, он у меня на глазах наловил пару килограмм рыбы!
- Дядя Андрей! А папироска есть?
- Есть конечно. Ты лови, я тебе прикурю сейчас.
- Да нет, не буду больше ловить. Мне же не нужна рыба.
- Что ж ты с ней будешь делать?
- Парочку съем, остальное вам отдам. – Затянулся полной грудью крепким дымом «Беломорены» Эдик.
- Чувак, да ты голодный поди? Пошли к нам, покушаешь, чаю попьёшь.
Аппетит у Эдика на зависть. Сначала прикончил огромный кусок вчерашнего налима в фольге, потом ещё три жареных хариуса, а потом целую пачку печенья, кусков десять сахара и две кружки крепкого чая. Пытались парня разговорить, но он от природы немногословен. Но при этом, очень доброжелательный, душевный пацан. Впрочем, «пацан» это не про него. Он в свои годы ведёт себя и рассуждает, как взрослый мужчина.
Дед закаркал, усаживаясь за столом, швырнув в сердцах удочку:
- Ничего не понимаю! Как вы столько рыбы наловили? Мёртвая яма, не берёт ни на одну мушку! Зелёную цеплял, красную, потом золотую, нет рыбы вообще.
- Иваныч, это мы с тобой тут туристы приблудившиеся, а для него, - киваю на солнцеподобного, с зажатой в зубах папироской, - тайга дом родной. Рыбу он и в унитазе поймает, а зверя и птицу, на голых камнях добудет не напрягаясь. Ему пропитание в тайге добыть проще, чем тебе холодильник открыть.
Есть у меня сосед по подъезду, с первого этажа, Саня Горяинов. Они с корефаном в прошлом годе поехали на Тамтор (Озеро в Якутии) на рыбалку на «Иже» с коляской, а вернулись без мотоцикла, зато с «Винчестером». Спрашиваю, откуда такое чудо, мол такие только в фильмах про индейцев видел. А тот и рассказывает:
«Наловили рыбы, сидим у костра, закусываем, вдруг копыта цокают. Подъезжает абориген верхом на лошади, а за спиной «Винчестер» болтается. Мы с дружком Так и опупели. А тот спешился, лошадь навязал, ружбайку в чехол у седла сунул, и к нам ковыляет. «Здрасте»! – говорит. Садится на корточки, молча ухи себе в миску начерпал, и хлебает. Это у них меж собой так принято. Что на столе есть, всё общее, и разрешения взять еду, у них не принято. Вещь какую, ни за что не возьмёт, если чужое, а еда у них собственности не имеет, вся общая.
Потом помидорку взял. Изнутри мякоть выгрыз, а шкурку в костёр выбросил.
- Чего ты кожу не ешь? Там все витамины.
- Нет. Нам этого незя. Не полозено нам.
- А-а-а… Ну раз «не полозено»… Слушай, брат, а чё за ружжо у тебя такое диковинное.
- Да… Старое совсем рузьё. Есё деды мои с ним охотились, а дедам от прадедов досталось.
- Можно глянуть?
- Смотри, чево там. Зарязено!
Беру ружбайку, обалдел! Затвор-скоба, колодка латунная. Деревянные детали очень плохи. Видно, что ружью лет сто уже. Смотрю, буквы хорошо читаются. «Model 1895. Winchester», а пониже, мелкими буквами, нечитаемое что-то. Коротенькое, прикладистое, ну такая лялечка! Спрашиваю: - «Как ствол посмотреть»? Ну этот «Чинганчгук» разряжает магазин, и как то вся винтовка вдруг от пары движений рассыпалась на несколько частей. Суёт мне отделённый, ствол в руки: - «На смотри». Гляжу на свет, а там... Ети его мать! Не канал, а «лунная поверхность» Нарезы видны ещё, но по всем параметрам, стрелять такое ружьё не может, о чём я и сообщил Чинганчгуку.
Тот напрягся, сасопел, говорит: - «Иди, ставь пустые бутыли на восемьдесят сагов». Пошёл, расставил на камнях тару, ждём чё будет. Это надо было видеть! Абориген сделал пять выстрелов секунды за три наверное, причём не оставил ни единой целой бутылки! Собрал с пола стреляные гильзы, и сунул их в карман. Затем зарядил ружьё снова, и мне протягивает.
Ну, пошёл я, расставил ещё пять бутылок. Целюсь, далеко! Если б с дробовика, я бы запросто их положил, а с пули трудновато. Выпулил пять патронов, ни одного попадания. Видел, как одна пуля выбила пыль метрах в двух от бутылки, в которую целился.
- Однако, стрелять совсем не умеес…
- Да это ружьё у тебя такое! С таким раздолбанным каналом ствола, оно вообще стрелять не должно, а выплёвывать пули под ноги.
- Показать есё как стрелять нада?
- Чё, патронов не жаль?
- Та… У меня пуль и пороха на дивизию хватит. И масынка для зарядки тозе есть. Да и рузей у меня таких три стуки.
- Да ты чё!!! А продай одну!?
- А мне деньги не нузны. Мне мотоциклетка нада. Тёся болеет, тязело ей на коне в больницу ездить. А в люльке на мотоциклетке я её буду как сарису возить.
- Блин горелый! Прям сейчас забирай!
- Сяс не могу, надо оленей в стадо отогнать. Завтра нотью песком за мотоциклеткой приду.
- Так мы сегодня уезжаем!
- Ну и сто. Рузьё забирай, мотоциклетку тут оставь. Клюти только сразу отдай.
- А если скомуниздят?
- Кто? Насы не возьмут. Васы если возьмут, то пуля в баску прилетит.
Вот так у них, чинганчгуков, всё просто. Чуть что, и «пуля в баску». Зато всё по честному»!
Вот так, Иваныч! Они дети тайги, люди с другой планеты!
И тут послышался звериный рык, палатка заходила ходуном, и на поляну выполз лохматый, опухший Толик Позин.
Сначала схватился за ручку большого закопчённого чайника, но тут же оставил его в покое. Ему явно требовалась холодная жидкость для тушения душевного пожара, а не кипяток. Пошарил мутным взором по сторонам, и взгляд остановился на кастрюле, с варёной головой налима. Толик взял со стола кружку и зачерпнул из кастрюли бульон. Одним жадным глотком опорожнил её, и довольно крякнул. Заулыбался, скорчив гримасу райского блаженства, утерев пот со лба, уселся за стол, закинул ногу на ногу, и машинально закурил.
Лярвы.
- Фу ты блин – малина, опять лярва ко мне докопалась.
- Кто до тебя докопался?
- Да ладно, проехали. Пойду коня привяжу. – И скрылся в кустах за палаткой. Возвращается, застёгивая на ходу ширинку, и Громовым голосом просит: - Парни! Дате пожрать чё-нить?
- Выбирай. Есть Налим вчерашний запечённый, есть хариус сегодняшний, жареный, и уха тоже есть. Можешь есть. – Каламбурит Серёга.
Толик садится на скамейку, рассеянно оглядывается по сторонам, затем осторожно берёт хариуса. Пожевав немного, сообщает, что он не солёный, и берётся за налима. Опять не угодили. Запускает клешню в кастрюлю с налимьей головой, отщипывает мясистую щёку, и отправляет в рот. Театрально изображает смертельную му́ку на лице, и жалобно так скулит: - «Ребят! Может осталось чё-нить бульнуть у нас»? Мы валимся со скамеек от смеха: - «Не, Толян! Помирай трезвым от абстинентного синдрома»!
- Какого – какого синдрома?
- Да зачем тебе? Ты ж всё равно не запомнишь, - ржёт Лось, схватившись обеими руками за, отросшие за лето, патлы на голове.
- Умники тут собрались, как я погляжу. Человек умереть может в любую минуту, а им всё смехуёчки…
- Ну есть у меня один план спасения, - Хитро щурится Вася. Но он может быть осуществлён только если ты расскажешь про то, что там тебе привиделось, какая там тебя лярва посетила?
- Насыпай, а там посмотрим.
Вася исчез в палатке на несколько секунд, и и тут же вернулся с Бутылкой, наполненной жидкостью коньячного цвета, и пластмассовой пробкой – «шапочкой». Перед самым носом Позина появляется «чебурашка» портвейна «Агдам». Тот её внимательно изучает, какое то время, словно ювелир – оценщик, затем невозмутимо берёт нож, одним движением срезает пробку, и встаёт посреди поляны в картинной позе, представляя себя либо Колумбом на капитанском мостике, либо Петром Великим, осматривающим новый корабль.
- У кого часы с секундомером?
- У меня, - отвечает Серёга.
- Засекай! Готов? – Вращательным движением кисти руки, с зажатой пальцами бутылкой, Толик заставляет содержимое раскрутиться, как вращается чай в кружке, при помешивании ложкой. Мы хорошо видим возникший внутри бутылки смерч из пузырьков воздуха, и тут горлышко опрокидывается в бездонную пасть Позина. И на глазах у всех, мгновенно пустеет.
- Девять секунд! – Потрясённо выдыхает Сергей.
- Да ну!
- Не может быть!
- Не гони порожняк!
- Да бля буду, девять! Ну вы же сами видели, он её одним глотком жахнул!
Толик рыгнул, и с довольной миной уселся завтракать. Мы терпеливо ждём, и в полной тишине наблюдаем, как во чреве «повара стратегического назначения», исчезает крупный кусок Налима. Вдруг, его губы внезапно замерли, а глазки забегали, подозрительно ощупывая нас всех одного за другим.
- Чё та я не распробовал. Чё там в бутылке было то?
- Ну ты даёшь! Ты про лярву то рассказывай!
- Не дошёл ещё до кондиции. Я же большой, мне еды и питья двойная пайка требуется.
- Вась, у тебя ещё осталось там? – Вмешался Лихой.
- Тю! Чтоб у Васи Ополонского чего-нибудь не было? Да ни в жисть! – Через полминуты Вася уже вытаскивает из рюкзака на стол одну за другой девять бутылок азербайджанского «Агдама».
Народ оживился, загалдели, забрякали кружками, зазвенели мисками, и все быстро уселись вокруг Позина, готовые трапезничать, и слушать очередную байку от Позина. Чокнулись дружно, выпили, закусили, И уставились на Толяна, в ожидании обещанного рассказа.
- Ну что, Толян, сломался? Слово не воробей, давай рассказывай.
- Лады. Тока не ржать. Услышу хоть один смехуёчек, умолкаю навечно! – Толик торжественно указал пальцем в небо.
- Всё, давай, не тяни резину.
- Ну, слушайте.
Впервые с лярвой я повстречался ещё на Родине, в Вяземском. Мне тогда годов было лет десять, наверное. Ночью просыпаюсь, глаза открываю, и вижу, напротив меня на стене ходики тикают. Свет от уличного фонаря падает аккурат на часы, и вижу, стрелки показывают три двадцать.
Что-то громко они тикают, думаю, а они всё громче и громче. Уже не тиканье, а грохот, как от грузового состава. И, самое главное, тикают то всё быстрее и быстрее, разгоняются, так, что кажется, будто они вот-вот разлетятся по всей комнате на тысячи шестерёнок.
Страшно стало, аж жуть! Хочу глаза закрыть, а веки словно окаменели. Пытаюсь руку поднять, как свинцом налилась. Ни ногой не пошевелить, ни вздохнуть. Как будто гирю на грудь положили. Я кричать, чтоб маму позвать, а рот не открывается. Ну всё, думаю, каюк. Тело парализовано, дышать не могу, значит, скоро задохнусь, и будет мама горько плакать. Вдруг, ходики стали тише тикать, и всё медленнее. Скоро всё нормализовалось, а я как ошпаренный вылетел из под одеяла, и к мамке под бок. Дрожу весь, прижался к ней, и плачу, плачу, слёзы ручьём льются, а я молча, про себя рыдаю, остановиться не могу.
- Что с тобой сына? Дурной сон привиделся?
- Да-а! - Соврал я маме. Но скоро успокоился, и заснул.
Второй раз эта фигня случилась недели через две. Всё было точь-в-точь, только я уже был спокойнее, знал, что будет после, и уже к маме не побежал. И постепенно, я к этой штуке привык, и даже уже скучал, если долго такого не случалось. А летом, в Баргузине, соседка бабушки, старая бурятка, посмотрела на меня как то особенно, и спрашивает:
- Внучок, а ты часом, не болен?
- Нет, - говорю, - всё нормально.
- А спишь хорошо?
Тут меня столбняк охватил. Блин! Откуда она знает? А старуха смотрит на меня своими узкими глазками пристально так, и я понимаю, что она видит меня насквозь. Она всё про меня знает, и про ходики, и про паралич по ночам, и прекрасно видит, что я сейчас ей вру.
- Всё ясно. Лярву ты подцепил.
- Чего-о-о?
- Любишь пирожки с морковкой?
- Не-е-е! Я с брусникой люблю!
- А у меня и такие и такие приготовлены. Пойдём ко мне, я тебя угощу.
Захожу в дом, бабка засуетилась, Чайник на плиту поставила, сняла полотенце с тазика, и ставит на круглый стол, крытый плюшевой скатертью с бахромой. Целый таз румяных пирожков! А за-апах! Вот тогда то я и полюбил пирожки с морковкой.
Бабка налила чай в пиалу, и разбавила его молоком. Беру пирожок, откусываю, а там морковка.
- А которые с брусникой?
- Слушай, как тебя? Толик? Я совсем забыла, сын мой Генка заезжал сегодня, та он с брусникой то все и забрал. Ничего! Ешь эти. Тебе понравятся.
Начал есть, и точно колдовство! Такие вкусные показались, вроде в жизни ничего вкуснее не ел. И чай! Оо-о какой у старухи был вкусный чай! Раньше я чай с молоком никогда не пил, казалось, что бурда какая то, но тут! В общем, я тогда стрескал полтаза пирожков с морковкой, и целый чайник чая опустошил. А тут гляжу в трильяж у стены, меж окон, и вижу, как старая, у меня за спиной, из комода какие пучки с травой достаёт, и свеча горит.
Она думала, что я не вижу, на затылке ж нет глаз, а я всё видел в отражении зеркала. Жую пирожки, и дивлюсь. Надо же, думаю, неужели к ведьме попал? Может она меня сейчас усыпит, и в печи изжарит?
А старая, что шепчет тихонько по своему, по бурятски, наверное, или колдовские заклинания какие – то. Пучки травы поджигает, и пашет у меня за спиной. Рожа страшная такая! Подула на пучок с травой, последние искры потухли, и руками стала водить, какие то иероглифы в воздухе чертить. Потом свеч задула, и заулыбалась, довольная.
- Бабуль! А что вот вы сейчас у меня за спиной делали?
- А! Так, ничего, Толик. Ничего плохого, не бойся – Засмеялась бабка. И как то душевно, по родному звучал её смех, что мне захотелось прижаться к ней, и расплакаться.
Чувство было такое, словно с ног гири сняли. Легко, радостно, показалось, что могу взлететь как птица. Бабка обняла меня сзади, в макушку поцеловала, и говорит: - «Всё милый, не тревожься. Больше тебя твоя лярва пугать не будет, и всё у тебя в жизни будет хорошо. Но только если учиться будешь на пятёрки, потом работать будешь усердно, и водку не пей никогда»!
- Бабуля! А что такое лярва?
- Это внучок, злой дух. Женщина, которую не принимают в обители предков. Их много среди нас, только мало кто может их разглядеть. Ты разглядел, я знаю.
- Нет! Я ничего не видел, только тело всё немеет во сне.
- Знаю, знаю! Но другие, даже этого не замечают.
- А что им, лярвам, от людей нужно?
- Ум. Они подыхают без ума человека, поэтому присасываются к тем, у кого ум есть, а пользоваться им человек не умеет. Они как невидимки сидят у человека на шее, и сосут, сосут постепенно из человека мозги. Если человек не знает о том, что лярва к нему присосалась, то постепенно становится глупым. Не видит того, что вокруг происходит, а видит то, чего нет. Ленивым становится, равнодушным, начинает водку пить, жену и детей бить, и постепенно с ума сходит.
- Как Гитлер?
- Не знаю. Там, может, всё ещё хуже было. Может, когда вырастешь, сам во всём разберёшься…
Я вырос, но так ни в чём и не разобрался. Наоборот всё перепуталось. Моя Гуля дождалась меня из армии, я начал работать в лесничестве, она нормировщиком там же, мы поженились, и всё у нас было комильфо. Ребёнок родился мёртвым, и Гуля запила от горя. Как я не бился, но не смог победить её лярву, к тому времени, я их научился уже видеть глазами, и не уберёг… Руки на себя наложила моя красавица. – Толик всхлипнул как ребёнок, и по его щекам полились ручьи слёз.
Похоронил Гуленьку рядом с сыночком, голоса которого, я так и не слышал ни разу. И начал я буха́ть по чёрному. А тут вскоре, мама внезапно умерла. Остался я один как перст. Думаю, хоть бы меня гром разразил! Деревом задавило, машина сбила, ну что мне тут делать в этом мире, если мои, все уже ТАМ?
Ответ я вскоре получил. Сижу у трёх могилок, пью горькую без закуси, и вдруг над могилкой жены, появляется столб! Видели как воздух колышется над, нагретой поверхностью? Вот! Тоже самое из себя, представляет и лярва. Только имеет чёткую форму и очертания. Колышущийся столб, метров двух ростом, и вот такой ширины, - Толик обозначит ладонями пространство, сантиметров тридцать, тридцать пять.
Но самое главное, что я узнал эту лярву. Это была моя Гуля! Она стала лярвой, и я понял почему самоубийство считается великим грехом!
Швырнул недопитую бутылку в кусты, и со всех ног, домой, спать! Проснулся, побрился, привёл себя в порядок, и в контору, писать заяву об увольнении. Вещей никаких не взял, только документы и фотографии, и делать ноги из этого проклятого, для меня, места. Через месяц я уже был на Кадыкчане.
- Но лярва тебя настигла… - утвердительно изрёк Лихой.
- Сам видишь. – горько молвил Позин. – Но хер ей! Я ей не дамся до конца! Я бы уже с ней покончил, но не могу! Это же моя Гуленька, понимаешь!?
- Прости, Толян. Мы столько лет с тобой друзья, но я ничего не знал о тебе. Прости, друг!
- А как бы ты с ней покончил? – Спросил я?
- Просто. Когда увидишь рядом с собой колышущийся столб, Нужно протянуть руку, как бы пронзая его насквозь, и представлять мысленно, что твоя рука это огненный меч. В этот момент в ушах такой визг стоит, оглохнуть можно. Но окружающие ничего не замечают. Несколько тварей я прикончил окончательно, а несколько штук, в последний момент срывались, и уползали зализывать раны, но назад уже никогда не возвращались. А ведь ты их видел! Нет? – Толик пристально уставился мне в глаза.
- Нет. Столбы не видел. А ускорение времени, и паралич мне знакомы. Ты описал всё очень точно. Я никому не говорил об этом. Думал, в психушку отправят.
- Но сейчас ты чистенький! Ничего из тебя мозг не сосёт.
- На фиг, на фиг! К терапевту! Предупреди сразу же если увидишь у меня на шее какую – нибудь падлу.
Над столом повисло неловкое молчание, и Лихой решил перевести разговор на другую тему.
- Ребята! Сегодня по утру слыхали стрел ниже по течению?
- Нет.
- Я не слышал.
- Был стрел, был. Я чётко слышал, когда зубы чистил на речке. – подтвердил Серёга Иванов.
- Предлагаешь сходить, посмотреть кто там браконьерит?
- Ну а чего без дела сидеть? По пути донки расставим. Кто со мной? – Спросил бригадир, надевая форменную куртку с дубовыми листьями на зелёных петлицах, и фуражку.
Лярвы.
- Фу ты блин – малина, опять лярва ко мне докопалась.
- Кто до тебя докопался?
- Да ладно, проехали. Пойду коня привяжу. – И скрылся в кустах за палаткой. Возвращается, застёгивая на ходу ширинку, и Громовым голосом просит: - Парни! Дате пожрать чё-нить?
- Выбирай. Есть Налим вчерашний запечённый, есть хариус сегодняшний, жареный, и уха тоже есть. Можешь есть. – Каламбурит Серёга.
Толик садится на скамейку, рассеянно оглядывается по сторонам, затем осторожно берёт хариуса. Пожевав немного, сообщает, что он не солёный, и берётся за налима. Опять не угодили. Запускает клешню в кастрюлю с налимьей головой, отщипывает мясистую щёку, и отправляет в рот. Театрально изображает смертельную му́ку на лице, и жалобно так скулит: - «Ребят! Может осталось чё-нить бульнуть у нас»? Мы валимся со скамеек от смеха: - «Не, Толян! Помирай трезвым от абстинентного синдрома»!
- Какого – какого синдрома?
- Да зачем тебе? Ты ж всё равно не запомнишь, - ржёт Лось, схватившись обеими руками за, отросшие за лето, патлы на голове.
- Умники тут собрались, как я погляжу. Человек умереть может в любую минуту, а им всё смехуёчки…
- Ну есть у меня один план спасения, - Хитро щурится Вася. Но он может быть осуществлён только если ты расскажешь про то, что там тебе привиделось, какая там тебя лярва посетила?
- Насыпай, а там посмотрим.
Вася исчез в палатке на несколько секунд, и и тут же вернулся с Бутылкой, наполненной жидкостью коньячного цвета, и пластмассовой пробкой – «шапочкой». Перед самым носом Позина появляется «чебурашка» портвейна «Агдам». Тот её внимательно изучает, какое то время, словно ювелир – оценщик, затем невозмутимо берёт нож, одним движением срезает пробку, и встаёт посреди поляны в картинной позе, представляя себя либо Колумбом на капитанском мостике, либо Петром Великим, осматривающим новый корабль.
- У кого часы с секундомером?
- У меня, - отвечает Серёга.
- Засекай! Готов? – Вращательным движением кисти руки, с зажатой пальцами бутылкой, Толик заставляет содержимое раскрутиться, как вращается чай в кружке, при помешивании ложкой. Мы хорошо видим возникший внутри бутылки смерч из пузырьков воздуха, и тут горлышко опрокидывается в бездонную пасть Позина. И на глазах у всех, мгновенно пустеет.
- Девять секунд! – Потрясённо выдыхает Сергей.
- Да ну!
- Не может быть!
- Не гони порожняк!
- Да бля буду, девять! Ну вы же сами видели, он её одним глотком жахнул!
Толик рыгнул, и с довольной миной уселся завтракать. Мы терпеливо ждём, и в полной тишине наблюдаем, как во чреве «повара стратегического назначения», исчезает крупный кусок Налима. Вдруг, его губы внезапно замерли, а глазки забегали, подозрительно ощупывая нас всех одного за другим.
- Чё та я не распробовал. Чё там в бутылке было то?
- Ну ты даёшь! Ты про лярву то рассказывай!
- Не дошёл ещё до кондиции. Я же большой, мне еды и питья двойная пайка требуется.
- Вась, у тебя ещё осталось там? – Вмешался Лихой.
- Тю! Чтоб у Васи Ополонского чего-нибудь не было? Да ни в жисть! – Через полминуты Вася уже вытаскивает из рюкзака на стол одну за другой девять бутылок азербайджанского «Агдама».
Народ оживился, загалдели, забрякали кружками, зазвенели мисками, и все быстро уселись вокруг Позина, готовые трапезничать, и слушать очередную байку от Позина. Чокнулись дружно, выпили, закусили, И уставились на Толяна, в ожидании обещанного рассказа.
- Ну что, Толян, сломался? Слово не воробей, давай рассказывай.
- Лады. Тока не ржать. Услышу хоть один смехуёчек, умолкаю навечно! – Толик торжественно указал пальцем в небо.
- Всё, давай, не тяни резину.
- Ну, слушайте.
Впервые с лярвой я повстречался ещё на Родине, в Вяземском. Мне тогда годов было лет десять, наверное. Ночью просыпаюсь, глаза открываю, и вижу, напротив меня на стене ходики тикают. Свет от уличного фонаря падает аккурат на часы, и вижу, стрелки показывают три двадцать.
Что-то громко они тикают, думаю, а они всё громче и громче. Уже не тиканье, а грохот, как от грузового состава. И, самое главное, тикают то всё быстрее и быстрее, разгоняются, так, что кажется, будто они вот-вот разлетятся по всей комнате на тысячи шестерёнок.
Страшно стало, аж жуть! Хочу глаза закрыть, а веки словно окаменели. Пытаюсь руку поднять, как свинцом налилась. Ни ногой не пошевелить, ни вздохнуть. Как будто гирю на грудь положили. Я кричать, чтоб маму позвать, а рот не открывается. Ну всё, думаю, каюк. Тело парализовано, дышать не могу, значит, скоро задохнусь, и будет мама горько плакать. Вдруг, ходики стали тише тикать, и всё медленнее. Скоро всё нормализовалось, а я как ошпаренный вылетел из под одеяла, и к мамке под бок. Дрожу весь, прижался к ней, и плачу, плачу, слёзы ручьём льются, а я молча, про себя рыдаю, остановиться не могу.
- Что с тобой сына? Дурной сон привиделся?
- Да-а! - Соврал я маме. Но скоро успокоился, и заснул.
Второй раз эта фигня случилась недели через две. Всё было точь-в-точь, только я уже был спокойнее, знал, что будет после, и уже к маме не побежал. И постепенно, я к этой штуке привык, и даже уже скучал, если долго такого не случалось. А летом, в Баргузине, соседка бабушки, старая бурятка, посмотрела на меня как то особенно, и спрашивает:
- Внучок, а ты часом, не болен?
- Нет, - говорю, - всё нормально.
- А спишь хорошо?
Тут меня столбняк охватил. Блин! Откуда она знает? А старуха смотрит на меня своими узкими глазками пристально так, и я понимаю, что она видит меня насквозь. Она всё про меня знает, и про ходики, и про паралич по ночам, и прекрасно видит, что я сейчас ей вру.
- Всё ясно. Лярву ты подцепил.
- Чего-о-о?
- Любишь пирожки с морковкой?
- Не-е-е! Я с брусникой люблю!
- А у меня и такие и такие приготовлены. Пойдём ко мне, я тебя угощу.
Захожу в дом, бабка засуетилась, Чайник на плиту поставила, сняла полотенце с тазика, и ставит на круглый стол, крытый плюшевой скатертью с бахромой. Целый таз румяных пирожков! А за-апах! Вот тогда то я и полюбил пирожки с морковкой.
Бабка налила чай в пиалу, и разбавила его молоком. Беру пирожок, откусываю, а там морковка.
- А которые с брусникой?
- Слушай, как тебя? Толик? Я совсем забыла, сын мой Генка заезжал сегодня, та он с брусникой то все и забрал. Ничего! Ешь эти. Тебе понравятся.
Начал есть, и точно колдовство! Такие вкусные показались, вроде в жизни ничего вкуснее не ел. И чай! Оо-о какой у старухи был вкусный чай! Раньше я чай с молоком никогда не пил, казалось, что бурда какая то, но тут! В общем, я тогда стрескал полтаза пирожков с морковкой, и целый чайник чая опустошил. А тут гляжу в трильяж у стены, меж окон, и вижу, как старая, у меня за спиной, из комода какие пучки с травой достаёт, и свеча горит.
Она думала, что я не вижу, на затылке ж нет глаз, а я всё видел в отражении зеркала. Жую пирожки, и дивлюсь. Надо же, думаю, неужели к ведьме попал? Может она меня сейчас усыпит, и в печи изжарит?
А старая, что шепчет тихонько по своему, по бурятски, наверное, или колдовские заклинания какие – то. Пучки травы поджигает, и пашет у меня за спиной. Рожа страшная такая! Подула на пучок с травой, последние искры потухли, и руками стала водить, какие то иероглифы в воздухе чертить. Потом свеч задула, и заулыбалась, довольная.
- Бабуль! А что вот вы сейчас у меня за спиной делали?
- А! Так, ничего, Толик. Ничего плохого, не бойся – Засмеялась бабка. И как то душевно, по родному звучал её смех, что мне захотелось прижаться к ней, и расплакаться.
Чувство было такое, словно с ног гири сняли. Легко, радостно, показалось, что могу взлететь как птица. Бабка обняла меня сзади, в макушку поцеловала, и говорит: - «Всё милый, не тревожься. Больше тебя твоя лярва пугать не будет, и всё у тебя в жизни будет хорошо. Но только если учиться будешь на пятёрки, потом работать будешь усердно, и водку не пей никогда»!
- Бабуля! А что такое лярва?
- Это внучок, злой дух. Женщина, которую не принимают в обители предков. Их много среди нас, только мало кто может их разглядеть. Ты разглядел, я знаю.
- Нет! Я ничего не видел, только тело всё немеет во сне.
- Знаю, знаю! Но другие, даже этого не замечают.
- А что им, лярвам, от людей нужно?
- Ум. Они подыхают без ума человека, поэтому присасываются к тем, у кого ум есть, а пользоваться им человек не умеет. Они как невидимки сидят у человека на шее, и сосут, сосут постепенно из человека мозги. Если человек не знает о том, что лярва к нему присосалась, то постепенно становится глупым. Не видит того, что вокруг происходит, а видит то, чего нет. Ленивым становится, равнодушным, начинает водку пить, жену и детей бить, и постепенно с ума сходит.
- Как Гитлер?
- Не знаю. Там, может, всё ещё хуже было. Может, когда вырастешь, сам во всём разберёшься…
Я вырос, но так ни в чём и не разобрался. Наоборот всё перепуталось. Моя Гуля дождалась меня из армии, я начал работать в лесничестве, она нормировщиком там же, мы поженились, и всё у нас было комильфо. Ребёнок родился мёртвым, и Гуля запила от горя. Как я не бился, но не смог победить её лярву, к тому времени, я их научился уже видеть глазами, и не уберёг… Руки на себя наложила моя красавица. – Толик всхлипнул как ребёнок, и по его щекам полились ручьи слёз.
Похоронил Гуленьку рядом с сыночком, голоса которого, я так и не слышал ни разу. И начал я буха́ть по чёрному. А тут вскоре, мама внезапно умерла. Остался я один как перст. Думаю, хоть бы меня гром разразил! Деревом задавило, машина сбила, ну что мне тут делать в этом мире, если мои, все уже ТАМ?
Ответ я вскоре получил. Сижу у трёх могилок, пью горькую без закуси, и вдруг над могилкой жены, появляется столб! Видели как воздух колышется над, нагретой поверхностью? Вот! Тоже самое из себя, представляет и лярва. Только имеет чёткую форму и очертания. Колышущийся столб, метров двух ростом, и вот такой ширины, - Толик обозначит ладонями пространство, сантиметров тридцать, тридцать пять.
Но самое главное, что я узнал эту лярву. Это была моя Гуля! Она стала лярвой, и я понял почему самоубийство считается великим грехом!
Швырнул недопитую бутылку в кусты, и со всех ног, домой, спать! Проснулся, побрился, привёл себя в порядок, и в контору, писать заяву об увольнении. Вещей никаких не взял, только документы и фотографии, и делать ноги из этого проклятого, для меня, места. Через месяц я уже был на Кадыкчане.
- Но лярва тебя настигла… - утвердительно изрёк Лихой.
- Сам видишь. – горько молвил Позин. – Но хер ей! Я ей не дамся до конца! Я бы уже с ней покончил, но не могу! Это же моя Гуленька, понимаешь!?
- Прости, Толян. Мы столько лет с тобой друзья, но я ничего не знал о тебе. Прости, друг!
- А как бы ты с ней покончил? – Спросил я?
- Просто. Когда увидишь рядом с собой колышущийся столб, Нужно протянуть руку, как бы пронзая его насквозь, и представлять мысленно, что твоя рука это огненный меч. В этот момент в ушах такой визг стоит, оглохнуть можно. Но окружающие ничего не замечают. Несколько тварей я прикончил окончательно, а несколько штук, в последний момент срывались, и уползали зализывать раны, но назад уже никогда не возвращались. А ведь ты их видел! Нет? – Толик пристально уставился мне в глаза.
- Нет. Столбы не видел. А ускорение времени, и паралич мне знакомы. Ты описал всё очень точно. Я никому не говорил об этом. Думал, в психушку отправят.
- Но сейчас ты чистенький! Ничего из тебя мозг не сосёт.
- На фиг, на фиг! К терапевту! Предупреди сразу же если увидишь у меня на шее какую – нибудь падлу.
Над столом повисло неловкое молчание, и Лихой решил перевести разговор на другую тему.
- Ребята! Сегодня по утру слыхали стрел ниже по течению?
- Нет.
- Я не слышал.
- Был стрел, был. Я чётко слышал, когда зубы чистил на речке. – подтвердил Серёга Иванов.
- Предлагаешь сходить, посмотреть кто там браконьерит?
- Ну а чего без дела сидеть? По пути донки расставим. Кто со мной? – Спросил бригадир, надевая форменную куртку с дубовыми листьями на зелёных петлицах, и фуражку.
-
КОЛЫМСКАЯ ТРАССА. СУРОВАЯ И БЕСПОЩАДНАЯ.
drs_radchenko
Колымская трасса от Якутска до Магадана более 2000км и проехал я ее вдоль и поперек. Однажды, в прошлых годах запомнилась, одна веселая поездочка в далекий поселок, 550км от города. Дело было в конце ноября. Зима, уже давно вошла в права и сдобрила землю обильными осадками. Выехали из Магадана с ночевкой в п. Талая, а на следующий день в Омсукчан. Но, что то пошло не так...
Ехали быстро. На дороге снежный накат, хорошо отгрейдерована, даже посыпана гранитной крошкой. Через 200 км. заправка, следующая только через 340.
Кое -где можно встретить средство борьбы с переметми. Вот такой забор из дерева, ставили дорожники для срыва ветрового потока, на открытых участках дороги.
На Колыме не приживаются электронные колонки. ЖК дисплее замерзают при -50С. Этот заправочный шланг меняют каждый год. Его длинна за зиму уменьшается в два раза. Весной становится не больше 2 метров. У пистолета на изгибе постоянно трескается резина и его обрезают, обрезают... Морозы, морозы.
Цены на топливо рекордные по стране. Дороже наверно только на Чукотке. Если есть возможность лучше везти с собой из города, там дешевле на 20-25%.
Всеми любимая харчевня в п. Атка. Любимая не по качеству пищи, а то, что островок цивилизации в округе 200км.
Знак с которым все фотографируются. В далеке поселок-труп Атка.
Колорит.
После Атки на подъеме перевала Болотный встретился брошенный "Татарин"-Якут с углем. Скорее всего едет с Аркагалинского угольного разреза в город.
Бросают только когда "сечка", если двигатель не заводится. В мороз его уже не завести. Тут грузовики не глушат всю зиму.
А на спуске с перевала уснувший, съехал с дороги и потерял груз. Видно как шел прямо. Хорошо, что сместился не на кабину.
Приехали в поселок, и конечно, сразу за пивом! Суровая и не затейливая рекламко!
На следующий день в 9.00, уже готовые продолжать путь, узнаем, что около 8.00 сошла лавина и завалила дорогу. Мы оказались запечатаны на Талой.
Приехали посмотреть своими глазами... Встречки едут, мигают фарами. 200 метров дороги потеряны под большими комками прессованного снега.
Со стороны федеральной трассы пришел дежурный грейдер, но объем снега явно не по зубам. Мы недолго любовались его стараниям. Пошкрябал, пошкрябал и уехал.
А до трассы всего 6 км.
Прошли еще два дня. Пришел долгожданный бульдозер. Он за несколько часов пробил коридор.
Лавина это, спрессованный как цемент, снег. Лопата совершенно не пригодный инструмент в этом случае. Возможно, на его структуру повлиял сильный мороз в здешних местах.
Высота стен коридора, местами, около 6 м. длинна погребенного участка дороги около 200м. Мне никогда раньше не приходилось сталкиваться с лавинами. Был весьма впечатлен мощью стихии.
Строят мосты, но людей не видать...
дорога-колея продавленная тяжелыми грузовиками.
А это последствия, той самой колеи.
Некоторые мосты построенные еще заключенными уже не в состоянии справляться со своими функциями.
С колеёй борятся, но как то неохотно.
Вырубленная в скале дорога не имеет даже подсыпки на обочине.
Хозяйки здешних мест снуют там и здесь, выпрашивая у водителей харчи.
Получилось даже договориться, с одной лисой, сделать хороший портрет, за кусок колбасы.
Перевал с говорящим именем, Жаркий 900м.. Тут не один водитель нашел свою смертушку.
На помощь бедолаге водителю пришел дежурный бульдозер. Он дежурит на вершине и выручает из плена тягачи с грузом.
"Бульбаш" даже на цепях не может подняться. Скажу честно, на дороге так скользко, что ходить не реально.
Бульдозер не смог помочь тягачу. Он буксовал и стаскивался в сторону обрыва. История закончилась тем, что новые бульдозеры завели, спустили с платформы и своим ходом перегнали через скользкий перевал, а тягач вытащили на усах на вершину.
На вершине перевала видна метель. Опасно нарастает козырек из снега. Скоро и тут сойдет лавина.
Жизнь дальнобоя на Колыме не такая как в Европе. Интересная но не долгая. Опыт и мужество здесь не просто слова. Есть свой кодекс чести, который пришел из далеких лет освоения территории. Сюда, каждый год приезжают сотни туристов, кто на мотоциклах, кто на своих машинах. Все, с кем общался, никто не жалеет, что оказался в этих красивых и диких местах. Говорят , что это самое не забываемое путешествие, где все настоящее.
Свежие комментарии