Филип позвонил, в окне показалась чья-то голова, и через минуту на лестнице послышался шумный топот – это бежали вниз дети, чтобы отворить ему дверь. Он наклонил к ним для поцелуя бледное, измученное, исхудавшее лицо. Его так растрогала эта бурная, восторженная встреча, что он под каким-то предлогом задержался на лестнице: ему надо было прийти в себя. У Филипа совершенно разошлись нервы, и любой пустяк мог довести его до слёз. Дети спросили, почему его не было в прошлое воскресенье; он ответил, что заболел; они расспрашивали, чем именно; чтобы их позабавить, Филип назвал загадочную болезнь с одним из тех варварских, неудобопроизносимых названий, которыми изобилуют медицинские справочники, – дети просто зашлись от удовольствия. Они втащили Филипа в гостиную и заставили его повторить мудреное слово для просвещения отца. Ательни встал и пожал ему руку. Он пристально поглядел на Филипа – впрочем, его круглые навыкате глаза всегда глядели пристально. Но почему-то на этот раз Филип почувствовал какую-то неловкость.
– Нам вас недоставало в прошлое воскресенье, – сказал Ательни.
Филип всегда смущался, говоря неправду, и был красен как рак, когда кончил объяснять, почему он не пришел. Тут вошла миссис Ательни и поздоровалась с ним.
– Надеюсь, вам теперь лучше, мистер Кэри, – сказала она.
Он не мог понять, как она услышала, что он болел; дверь на кухню была всё время закрыта, а дети не отходили от него ни на шаг.
– Обед будет готов только минут через десять, – сказала она, как всегда медленно растягивая слова. – Не съедите ли вы пока что стакан гоголь-моголя?
Она смотрела на него озабоченным взглядом, и Филип опять почувствовал себя неловко. Он заставил себя рассмеяться и сказать, что совсем не голоден. Салли пришла накрыть на стол, и Филип принялся над ней подтрунивать. В семье любили шутить, что она станет такой же толстухой, как родственница миссис Ательни, тётка Элизабет, – дети её и в глаза не видели, но считали образцом непристойной полноты.
– Послушай, Салли, что это с тобой случилось с тех пор, как мы виделись? – начал Филип.
– По-моему, ровно ничего.
– А мне кажется, ты потолстела.
– Зато уж о вас этого никак не скажешь, – возразила она. – Прямо скелет!
Филип покраснел.
– Ну, tu quoque! [93] – воскликнул её отец. – Смотри, заплатишь штраф: мы срежем один волос с твоей золотой головки. Джейн, ступай за ножницами.
– Но он же и правда похудел, – стояла на своём Салли. – Одна кожа да кости.
– Это совсем другое дело, дочка. Он волен худеть, сколько ему вздумается, а вот твоя толщина нарушает всякие приличия.
Ательни с гордостью обнял дочку за талию, откровенно ею любуясь.
– Дай-ка мне накрыть на стол, – сказала она. – Если я и в теле, некоторым это даже нравится.
– Ах, девчонка! – воскликнул Ательни, драматически воздев руки. – Она намекает, что Джозеф, сын Леви, который в Холборне торгует бриллиантами, предложил ей руку и сердце.
– Ты приняла предложение, Салли? – спросил Филип.
– Будто вы не знаете отца! Он все выдумал.
– Ах так! – продолжал Ательни. – Если он не сделал тебе предложения – клянусь святым Георгом и Старой Англией! – я схвачу его за шиворот и спрошу, какие у него намерения.
– Садись, отец, обед готов. Пойдёмте мыть руки, дети, и не вздумайте хитрить – я все равно проверю, чистые ли они, прежде чем вы сядете за стол, – имейте это в виду!
Пока Филип не поднёс вилку ко рту, он думал, что у него волчий аппетит, но оказалось, что его желудок не принимает пищи и кусок с трудом лезет в горло. Он как-то отупел и даже не заметил, что Ательни вопреки своей привычке почти не разговаривает. Филипу приятно было сидеть в уютной комнате, но помимо своей воли он то и дело поглядывал в окно. На дворе стояла непогода. Хорошие дни миновали, стало холодно, дул резкий ветер, в окно то и дело хлестал дождь. Филип думал, куда ему деваться в эту ночь. Ательни рано ложились спать: нельзя было оставаться здесь позже десяти. Сердце его сжималось при мысли, что придётся выйти в эту промозглую темень. Здесь, у друзей, она казалась ему куда более страшной, чем когда он был на улице один. Он утешал себя тем, что и многие другие тоже останутся в эту ночь без крова. Он пытался отвлечься беседой, но не успел закончить фразы, как стук дождя в окно заставил его вздрогнуть.
– Погода, совсем как в марте, – сказал Ательни. – Не хотелось бы мне пересекать в такой день Ла-Манш.
Они кончили обедать, вошла Салли и стала убирать со стола.
– Хотите подымить этой дрянью? – спросил Ательни, протягивая ему двухпенсовую сигару.
Филип взял и с наслаждением затянулся. Сигара удивительно успокоила его. Когда Салли уносила посуду, Ательни велел ей закрыть за собой дверь.
– Теперь нам не помешают, – сказал он, обращаясь к Филипу. – Я условился с Бетти, чтобы она не впускала детей, пока я их не позову.
Филип растерянно на него взглянул, но, прежде чем он успел сообразить, о чём идёт речь, Ательни привычным жестом поправил очки на носу и продолжал:
– В прошлое воскресенье я написал вам письмо, не понимая, куда вы пропали. Не получив ответа, я в среду зашёл к вам на квартиру.
Филип отвернулся и ничего не сказал. Сердце у него отчаянно колотилось. Молчал и Ательни; вскоре эта тишина показалась Филипу невыносимой. Но он не мог выдавить ни слова.
– Хозяйка сказала, что вас не было дома с субботы и что вы задолжали ей за целый месяц. Где вы ночевали всю эту неделю?
Филип ответил через силу, уставившись в окно:
– Нигде.
– Я пытался вас найти.
– Зачем?
– Нам с Бетти тоже не раз приходилось туго, да еще у нас на руках были дети. Почему вы не пришли к нам?
– Не мог.
Филип боялся, что расплачется. Он чувствовал страшную слабость. Закрыв глаза, он нахмурился, пытаясь овладеть собой. Он даже рассердился на Ательни за то, что тот не хочет оставить его в покое; но он был совсем разбит; все так же не открывая глаз, он медленно, чтобы не дрожал голос, поведал историю своих злоключений за последние несколько недель. С каждым словом ему самому становилось все яснее, что он вел себя, как безумец, и это еще больше затрудняло его исповедь. Он был уверен, что Ательни сочтёт его круглым дураком.
– Теперь вы поживёте у нас, пока не найдете какой-нибудь работы, – сказал Ательни, когда он кончил.
Филип вспыхнул.
– Это ужасно мило с вашей стороны, но я вряд ли смогу воспользоваться вашей любезностью.
– Почему?
Филип не отвечал. Он отказался, даже не подумав, боясь, что будет им в тягость: по своему характеру он неохотно принимал одолжения. К тому же он знал, что Ательни с трудом сводят концы с концами: у них нет ни средств, ни места, чтобы содержать постороннего человека.
– Вы обязательно поселитесь у нас, – сказал Ательни. – Торп ляжет с кем-нибудь из братьев, а вы будете спать на его кровати. Что касается еды
– одним ртом больше, одним меньше, это дела не меняет.
Филип боялся заговорить, и Ательни, подойдя к двери, позвал жену.
– Бетти, – сказал он, когда она вошла, – мистер Кэри будет у нас жить.
– Вот и отлично, – сказала она. – Пойду приготовлю постель.
Она сказала это сердечным, дружеским тоном, как что-то само собой разумеющееся, и растрогала Филипа до глубины души. Его всегда волновало до слёз, когда люди относились к нему сердечно, – он к этому не привык. Вот и теперь он не мог больше сдерживаться – две крупные слезы скатились по его щекам. Супруги Ательни обсуждали, как его получше устроить, и делали вид, что ничего не замечают. Когда миссис Ательни вышла, Филип откинулся в кресле и, глядя в окно, усмехнулся:
– Да, не слишком-то хорошая погода, чтобы ночевать на улице!
Свежие комментарии