ЭМТЕГЕЙ 1985.
Река Эмтегей. Сусуманский район Магаданской области.
Урюк sisco.
Прочистка, это вам не хухры-мухры, это тяжёлая мужская работа по вырубке на делянках некондиционного материала – нестроевого леса диаметром менее десяти сантиметров. Это делается для того, чтоб участок не зарастал молодняком, позволяя формироваться деловому лесу, который в будущем, будет заготавливаться на пиломатериалы. Срубленные молодые стволы лиственниц складываются в ровные штабеля, сформированные четырьмя срубленными на высоте полутора метров, тонкими лиственницами, образующими правильный прямоугольник.
Самые ровные деревца из штабеля, отобранные бригадиром, отгружаются дорожникам, для изготовления вешек, которыми помечают обочины дорог, в зимнее время, чтоб водители во время заносов могли ориентироваться, где под колёсами полотно дороги, а где под сугробом, начинается кочкарник.
Из инструмента, только топоры. Бензопилы тогда только в кино и видели. Зато за такую работу платили очень хорошо. За месяц можно было заработать от семисот до девятисот рублей.
И вот, ранним утром собираемся во дворе лесничества, где стоят ГТСМки (гусеничные вездеходы), трактора ДТ-75, «Шишиги» (ГАЗ-66) с кунгами, и масса всякого «металлолома», неясного мне назначения. Нас встречает бессменная, в течение многих лет, начальница лесничества тётя Галя. Представила друг другу, познакомила с бригадиром, и, прочитав последние наставления, отправляет на трудовые подвиги.
Наш транспорт – убитый в хлам бортовой ГАЗ-52 с тентом и надписью на заднем откидном борте, сделанной наспех кистью, жёлтой масляной краской - «УРЮК».
- Почему машину назвали урюком? – спрашиваю бригадира.
- Это не машина «урюк», водитель на ней урюк – отвечает, широко улыбаясь, Толик Лихой, чьи предки были ангарскими казаками, и передали потомкам такую вот примечательную фамилию.
- В смысле? Прозвище?
- Да сам сейчас увидишь. Узбек с высоких гор. Пришёл на работу устраиваться, сам честно признался, что на машине никогда не ездил, права купил за два барана.
- Да ну!!! – выпучил я глаза – это же анекдот, наверное!
- В том то всё и дело, что в нашем случае, это реалия жизни, так сказать. Наши мужики, когда его учить ездили, прикололись, что мол, надо перед запуском двигателя топливный краник на баке открыть, чтоб бензин в карбюратор попал. Ты бы видел, как мы катались со смеху, наблюдая за этим гондурасом, который ползает под машиной в поисках краника. Кстати, ездить он за два года, так и не научился. Если пьяный, то более-менее нормально рулит, но трезвый – туши свет, выноси мебель.
- Толик! Ну давайте, давайте, грузитесь уже. Вам за Позиным ещё на Арес нужно заехать нужно. Передай этому паразиту, что сегодня на стенде будет висеть приказ об объявлении ему выговора за опоздание на работу – как из пулемёта выстрелила тётя Галя.
Грузим в кузов картонные коробки с консервами, сухарями, чаем, папиросами. В одной из коробок замечаю несколько бутылок без этикеток с мутной жидкостью, закупоренные пробками из свёрнутой газеты. Это диметилфталат, средство от жалящих насекомых, поставляемое на предприятия в двухсотлитровых синих бочках, аналог «ДЭТЫ» или «ТАЙГИ», которые продавалась в розницу в обычных магазинах.
Затем грузим тяжёлую армейскую палатку, печь буржуйку, деревянные поддоны, двухметровые доски, топоры, гвозди, металлическую посуду, свои рюкзаки, и рассаживаемся в кузове сами, на деревянных скамейках вдоль боковых бортов. Двадцать минут смертельного аттракциона с летающими, в закрытом пространстве коробками, рюкзаками и топорами, и вот остановка. Приехали в посёлок Арэс.
Арэс.
Арэс, это не имя бога войны. Арэс, это значит «Аркагалинская Энергостанция». Изначально это был небольшой посёлок энергетиков, обеспечивающих электроэнергией шахту № 6, на месте которой в то время уже осталось только торфяное озеро, и соседние шахты Аркагалинского угольного бассейна. Со временем, когда на Мяундже построили большую ТЭЦ, Арэс превратился в посёлок транспортников.
Автозаправочная станция, коих в то время было одна на 100 – 150 километров в сторону Магадана по Колымской трассе, и 1 на 350 километров в сторону Хандыги, весовая, станция техобслуживания, гостиница, столовая, дом культуры, в общем, очаг цивилизации посреди пустыни, стоящий на единственной дороге, связывающей Магадан и большую землю по суше.
Слышим, как бригадир распекает Позина за то, что тот, «мудофель деревянный» опять так накочегарился, что проспал на работу, и пришлось палить лишний бензин, чтоб ехать за ним на Арэс, как «такси для мистера фон Вафлистера».
Тент на заднем борту приоткрывается, в кузов вползает здоровенный верзила в синем спортивном костюме из трикотажа, с кульком, свёрнутым из газеты, в руках.
- Толик. – протягивает руку мне, а затем по очереди, другим пассажирам Урюка.
- Толян, ты что с собой везёшь в кулёчке то? Это ты на месяц в тайгу так собрался? – хохочет Лихой.
- Ща, гляну, чё тут я собрал… И под восторженный хохот всех присутствующих, извлекает по очереди из кулька початую бутылку водки, с пробкой из свёрнутой газеты, надкусанное яблоко, и… шариковую ручку за 35коп. Занавес. Бригада «Семеро козлят», как нас окрестил позже Позин, за то, что нас вместе с бригадиром было семеро, отправляется глухую тайгу, в район заброшенного прииска Хатыннах.
С учётом водительского таланта Урюка, задача эта весьма непростая. Тряска такая, словно грузовик едет не по обычной грунтовой дороге, а несётся с вершины сопки по курумнику. О назначении средней педали в полу, Урюка явно никто не информировал. Тормозами он не пользуется вообще. Через два часа бешеной гонки грузовик резко глохнет, и мы все, вперемешку со своим скарбом оказываемся лежащими в одной груде, расплющенной о передний борт кузова.
Приехали...
- Аля-улю! Пасяжири вигрюжаимсь! – звучит бодрое приглашение на высадку из того мира, где солнце и свежий воздух, оттуда, что за пределами адской шкатулки, в которой из нас сделали отбивные.
Выползаем на свет божий. Обессиленные, оглушённые, наглотавшиеся пыли и собственного пота, начинаем осматривать место, где нам предстоит жить весь следующий месяц.
Мы в долине реки Аян-Юрях, рядом с местом её слияния с Эмтегеем. На живописной поляне, с одной стороны ограниченной пляжем из речной гальки на берегу, с другой старыми лиственницами, подножие которых заросло непроходимыми зарослями цветущего шиповника, красной смородины, и вся эта чаща перепутана, вьющимися усами хмеля и лианами потолще, названий которых я не знаю по сей день.
Абсолютно непроходимый рубеж. Для того, чтоб пробиться с поляны в лес, пришлось, как в приключенческих фильмах про жаркие страны, рубить топором тоннель в «джунглях». Место славное. Дров море, вода в двух шагах, в пятидесяти метрах ниже по течению старый деревянный мост, через Эмтегей, по дороге на Хатыннах. Кстати именно на Хатыннахе Варлам Шаламов написал большую часть своих «Колымских рассказов», когда «мотал срок» в зоне.
Располагаемся. Первым делом, после «отлёта» Урюка на базу, мы скидываем одежду прямо на кучу барахла, высящуюся посреди поляны, и с разбегу забегаем в обжигающе-ледяную воду реки. Чувство непередаваемое! Температура воздуха +35 в тени, а вода не теплее +10. Это потому, что реку питают родники и ручьи, стекающие с наледей на вершинах гор. Течение такой силы, что сбивает с ног как соломинку, стоит только остановиться.
Мощными завихрениями, из под ног вымывает песок и гальку, и вот уже бурные волны несут тебя по реке, и едва хватает дыхания, чтоб догрести до берега, и выползти на песок под мостом, ниже по течению. Слепни и оводы набрасываются с таким остервенением, что не рад уже, что разделся. Бегом к пирамиде из мешков и коробок, чтоб поскорее натянуть на себя брезентовые штаны и штормовку энцефалитку, с наглухо задраиваемыми манжетами на резинках.
Затем начинается обустройство лагеря. Мы втроём ставим палатку на установленные поверх стланниковых лап деревянные поддоны. Получается, что наш временный дом приподнят над землёй, а значит под ним воздушная подушка, не позволяющая мёрзнуть ночью от холодного дыхания вечной мерзлоты, к тому же исключающая затопление палатки во время дождя. На этот пол, служащий одновременно нарами, кладём ватные матрасы, в количестве пять. Штук. И это будет нашим общежитием.
Семеро взрослых мужчин спят бок о бок, в одной постели. Только одеяло у каждого своё. У входа ставим на лист жести «буржуйку». Дымоход выводим через отверстие в крыше палатки, на которую наклёпана железная пластина с отверстием одного с дымоходом диаметра, и… Добро пожаловать в «гостиницу Космос»! К слову сказать, за весь сезон, мы эту «буржуйку» так ни разу и не растопили. Даже на мой День рождения в последних числах июля, когда ночью выпало столько снега, что под его весом тент палатки провис так, что когда я открыл глаза, то обнаружил его у самого своего носа.
Остальные, в это время, уже натянули брезентовый тент, под ним сколотили из, привезённых досок, стол, вкопали скамейки, организовали очаг.
- Что варить будем? – спрашиваю ребят, кивая на закипающую в большом котле, воду.
- Уху – отвечает Лёха, по прозвищу Лось. Это мой одноклассник. А лосём его прозвали за размеры. Не то, что бы очень высокий, но уж больно кряжист. Широк в плечах, и силищи неимоверной.
- Из консервов что-ли?
- Зачем? Там дед уже хариуса во всю дербанит под мостом.
Дед.
Беру пачку «Беломора», спички, и отправляюсь под мост к деду. Дед это легендарная личность. Сколько ему лет он сам уже не помнил. Помнил только статью и срок, который тянул на Колыме с 1945 года.
Имя и фамилию деда, не знал, наверное, никто в бригаде. Его звали «Иваныч», если обращались к нему, или просто «дед», между собой. Вообще, известно о нём было мало, но и того, что знали, хватало за глаза.
Было у Иваныча три жизни. Первая, военная, и самая счастливая, судя по всему. На фронт ушёл совсем молодым, не успев ещё жениться, и единственная профессия, которой он в этой жизни успел овладеть – полковой разведчик. Участвовал во множестве специальных и боевых операций, за что был награждён множеством орденов и медалей, самая ценная из которых – Звезда Героя Советского Союза.
Когда война закончилась, его часть стояла в каком-то небольшом городке на востоке Германии. Прошёл первый месяц без войны, затем второй, третий… Солдатам опостылела гарнизонная жизнь, и начались разброд и шатания. Дисциплина упала ниже нижнего предела. Офицеры пьянствовали на квартирах, солдаты шныряли по окрестностям в поисках шнапса и девок. И наш Иваныч, похоже, сам не понял, как он умудрился расстрелять сто два человека мирных немецких граждан.
Военный прокурор зачитал на суде его письменное объяснение, из которого следовало, что он защищался от нападения фашистской нечисти. Правда, не смог пояснить, как так вышло, что среди «нападавших», не было ни одного мужчины призывного возраста. И ни у одного из них не было не то, что оружия, даже палки какой-нибудь. Не смог он объяснить и тот факт, что для расстрела такого количества людей ему потребовалось несколько раз производить замену магазина автомата, причём на открытой местности, на краю деревни в загоне для овец. В общем… Это было, чистой воды, уголовное преступление, совершённое с особой жестокостью.
Приговор трибунала был предсказуем. Расстрел. Однако, учитывая прежние заслуги разведчика орденоносца, Героя Советского Союза, смертная казнь была заменена на пятнадцать лет лишения свободы. Лишили деда всех наград и званий, и отправили этапом на Родину. Так началась его вторая жизнь. На Колыме, в зоне.
Пятнадцать лет растянулись, и с учётом добавленных, за нарушения режима сроков, превратилась в двадцать один год за колючей проволокой. Только в 1967 – м дед оказался на воле. Собственно, волей это тоже можно было назвать с натяжкой, потому, что паспорта ему не дали, зато выдали справку, в которой один раз в неделю, должна была появляться отметка о явке к местному участковому. Т.е. фактически, это было условное освобождение. Дед не мог покинуть Колыму, да и не стремился. Ехать ему всё равно было некуда. Родни не осталось, даже деревни, из которой он уходил мальчишкой на фронт, больше не существовало. Так началась его третья жизнь, в которой пришлось учиться жить заново.
- Ну чё, Иваныч?
- Шикмодерн, Андрюха! - закаркал сиплым дребезжащим голосом дед. - Уха будет высший сорт. Он... глянь-ка сюда. - мотнул, коротко стриженой, седой головой на корни, выбеленной водой и солнцем до цвета ватмана, коряги за его спиной. На ней висели два кукана с рыбой. Один полный, на втором штук пять хариусов среднего размера.
- О, это дело! Закуришь?
- Давай, прикури мне бациллу, а то мне не с руки, дербанит будь здоров. Оп-па!!! - довольно крякнул дед, подсекая леску, с привязанной на конце «мушкой». Сморщенное, словно, увядшая картофелина лицо, расплылось в довольной улыбке, обнажая последние, оставшиеся три жёлтых зуба на нижней челюсти. На двойничке № 3, к которому были примотаны золотистой ниткой кудрявые волоски, срезанные дедом с собственного паха (самый кондовый для мушки материал), трепыхался серебристый как ртуть серюк грамм на триста пятьдесят.
Причастие.
- Ого! Серючина попался! Редкое явление. - Рот у серюка совсем маленький, и на «мушку», скачущую по поверхности воды, он обычно не клюёт. Его берут на мормышку, а проще всего, бреднем.
- Этого, давай сразу заточим. Сгоняй-ка за чаркой и солью. Я пока черемши нарву.
Через пару минут возвращаюсь с бутылкой белого рома «Гавана клуб», алюминиевой кружкой и пакетиком, свёрнутым из газеты, с крупной солью. Дед уже выпотрошил серюка, нарезал из него филе, и разложил на крупном гранитном валуне на подстилке из сочных стеблей черемши - дикого чеснока, сорванного в маленьком болотце за гигантским тополем.
Отвинчиваю пробку с заморской бутылки, плескаю на дно кружки, протягиваю деду.
- Нет. Булькай. Таёжный закон таков: - Каждый наливает себе сам.
Выпиваю одним глотком, обжигающее пойло, и тут же кладу в рот пучок черемши, и посыпанный солью, ломтик теплой, нежнейшей сырой рыбы. Происходящее далее, можно сравнить с микро-взрывом вкуса. Непередаваемые ощущения, неописуемые словами. Эта «варварская» еда, кому то может показаться экстремальной, и он будет в чём то прав, потому, что это больше, чем еда.
Это не насыщение плоти, не удовольствие гастрономическими свойствами, это своеобразное причастие, ритуал, сродни церковному причастию. Вкусив, в окружении лесных духов, кусочек рыбы, которая несколько минут назад ещё плавала на дне реки, человек растворяется в окружающем мире, становится его частью, одним из органов единого живого пространства.
Возвращаемся в стойбище с чувствами, переполнившими душу. Водопад эмоций хлещет во все стороны, наполняя эфир потоком восторга и любви ко всему, что находится рядом. Я люблю Иваныча как родного, я люблю эти лиственницы вокруг, я люблю рябчика, истошно заколотившего крыльями на ветвях ивового куста, я люблю жаркое солнце и синее - синее бездонное небо над головой.
Уха по позински.
В стойбище царит благостная атмосфера. Народ с умильным вниманием лениво комментирует действия Толика Позина. То, что я увидел, крайне удивило меня.
Толик склонился над очагом, и быстро помешивал ножом, жарящуюся в сковороде на растительном масле перловую крупу! Над поляной висел густой аромат подсолнечных семечек, и свежеиспечённого хлеба. Незабываемый аромат! Как только зёрна приобрели золотистый цвет, они тут же оказались в котле с бурлящей водой.
- Ну чё, рыбари, несёте полуфабрикаты? - громовым голосом изрёк повар.
- Принимай! - с победоносной улыбкой на лице — картофелине, крякнул дед.
- Дык... Выж не той рыбы наловили! Эту чистить нужно, а вам нужно было брать ту, которая уже сама разделась!
- Та... Он тут бездельников скока. А ну-ка мусчины, быстренько обеспечили повара стратегического назначения чищеной рыбой!
Мы с Лосём самые молодые в бригаде, посему нам не нужно персональных указаний. Берём посуду, ножи, и к воде. Быстренько начистили кастрюлю рыбы, загадив прибрежную гальку потрохами и чешуёй, и уже с чувством, исполненного долга топаем к костру, но вдруг, на пути вырастает худощавая фигура бригадира.
- Пацаны, вы что, давно с хозяином не встречались?
- В смысле?
- В смысле, что берег загадили медвежьей приманкой.
- Да ладно, волной смоет.
- Ну-ну... Посмотрим...
В правильной ухе не может быть ничего, кроме подсоленной воды и рыбы. Однако Позин неправильный повар, и сначала разваривает в воде обжаренную перловку, потом кладёт нарезанный кусочками картофель, и пару луковиц, прямо в шелухе. Через пять минут заполняет, оставшееся в котле свободное место, тушками потрошёной очищенной от чешуи рыбой, и через минуту на столе появляется закопчёный котёл, источающий на всю округу головокружительный аромат.
Луковицы извлекаются, очищаются от шелухи, и нарезанные крупными дольками, отправляются назад, к хариусам, которых едва покрывает жирная юшка. Затем на поверхность выпадает обильный дождь из молотого чёрного перца, и слюни у всех присутствующих в радиусе метров триста, начинают литься в три ручья. И тут Лихой заметил, что весь коллектив уже за столом, и при этом, у каждого в одной руке деревянная ложка, а в другой жестяная, или алюминиевая кружка.
- Слово предоставляется старейшине стойбища. - торжественно, с голосом и выражением, как у телекомментатора, известил бригадир. - Мочи, Иваныч!
- Ну что тут рассусоливать, сынки, - дед вытянулся в струнку, словно в строю, перед командиром, - смотрю на вас, и радуюсь. Вы ж сами не знаете в какое счастливое время живёте. Такие молодые, красивые, и вся жизнь у вас ещё впереди. Топчите девок, пусть они рожают вам кучу мальчишек и девчонок, чтоб было у вас много-много детей и внучат, которые поддержат вас в старости. И берегите мир. Чтоб никакая падла не посмела на нашу землю зариться. Чтобы не было войны!
- Ура!
- Во дал, прям как замполит.
- Ну всё... За мир...
Повар стратегического назначения.
В следующие несколько минут слышен лишь гулкий стук ложек, сопение, чмоканье, и изредка стоны наслаждения от невероятно вкусной еды. Насытившись, все разомлели, закурили, кто папиросы, кто сигареты без фильтра, и потекли неспешные разговоры. Вдруг Лось задал вопрос, который интересовал так же и меня:
- Иваныч, а чё ты Толяна называешь «поваром стратегического назначения»?
- А это ты у него спроси. - закашлявшись захохотал дед, запрокинув голову назад.
- Толь! Ну Толь!
- М?
- Ну давай, расскажи что-ли?
- Да чё там рассказывать, служил и служил.
- Где служил?
- Где-где... В Караганде, блин, слыхал про такую?
- Да иди нах, ну серьёзно! - не отставал от Позина Лось.
- Насыпай?
- Да как два пальца обоссать. - забулькала о дно жестяной кружки, наливаемая Лосём отрава, которой кубинцы завалили все магазины на Колыме.
- Тфу! Как вы её, проклятую пьёте? - Поморщился Толик, опорожнив кружку, и закусил куском варёной рыбы, прямо с огромной, лопатообразной ладони. Удовлетворённо чмокнул пухлыми, как у сазана губёшками, и с видимым наслаждением, глубоко затянулся сигаретным дымом.
- Ты на море бывал когда-нибудь, а Лосяра?
- Как положено, раз в три года, полтора - два месяца. Крым, Ейск, Геленджик, Сочи, Гагры, Батуми.
- Во-от... А я в Вяземском рос, в Уссурийской тайге. Ничего кроме Хабаровска не видел. А каждое лето проводил у бабки в Баргузине, это посёлок такой на Байкале. Знаешь как на море хотелось? Это ж кайф то какой. Лежишь на песочке, мослы греешь. Со всех сторон слышны крики армянок : - «Чурчхе-ела, па-ахлава-а, ха-ачапури! Чурчхе-ела, па-ахлава-а, ха-ачапури»! Волны у самых натруженных пяток: - «Вж-ш-ш-ш! Вж-ш-ш-ш»! Мамашка с соседнего покрывала: - «Арту-урчик! Не ходи в во-оду! Уто-онешь»! Тёлки в трусах и лифчиках так и ходят, так и виляют жопами. - А? Знакомо?
Теперь и мне знакомо... А тогда, когда я закончил Вяземский лесной техникум, и мне прислали повестку в армию, думал, что погибну от пули хуйвейбина, какого-нибудь на китайской границе, и так моря и не увижу. В те годы не просохли ещё слёзы матерей, пацанов, погибших на Даманском полуострове.
Ну и пристал я тогда к военкому, говорю ему: - «Товарищ подполковник, а где я могу в морскую пехоту Черноморского флота завербоваться»? А он мне: - «Отставить товарищ призывник! Это в ЦРУ вербуют, а у нас министр обороны призывает. Чувствуете разницу? Так вот. Пойдёте служить туда, куда Родина пошлёт».
И послала... Да. Так послала! Меня со сборного пункта в Хабаре забрал в свою команду майор с пушками на петлицах. Я как завыл, мол не хочу пушкам стволы драить, а он мне: - «Не ссать против ветра! У тебя будет особая служба, о которой ты потом внукам рассказывать будешь»!
Потом аэропорт, погрузка в Ан-12, посадка в Охе, потом в Петропавловске, куча «духов» в одном самолёте, и два «покупателя», которые набирают себе команды. Мой пушкарь, и ещё один капитан пограничник. Куда летим, зачем, ничего не говорят. Привезли в Анадырь, там из самолёта прямо в кузов тентованного «Урала». По дороге смотрим в щели, ах ти батюшки, по тундре едем! Капец, думаю. Тут и сгниют мои кости, и никогда я моря не увижу. Так попал я в Гудым, на ракетную базу РВСН. РВСН, это ракетные войска стратегического назначения, означает.
Ну вот так я и стал ракетчиком — стратегом.
- И чё? Запускали?
- Дурак что-ли? Кто ж такую дуру запускать станет? Она же такая же, как те, на которых космонавты в космос летают.
- Да не гони порожняк, можно подумать, тут одно гонево собралось.
- Гонево, не гонево, только вам всё это и не снилось, а я своими глазами видел как сопка, размером вон с ту, на которой прижим в скале вырублен, по которому машины на Хандыгу ходят, в сторону отъезжала.
- Как отъезжала!?
- Каком к верху, блин! Просто, вот как люк на танке в сторону отъезжает, так и сопка вся целиком отъехала, а под ней шахты с ракетами.
- Люк у танка наверх поднимается, между прочим.
- Аха... Наверх. Дерёвня! Это каменный век уже давно. У современных танков люки на гидравлике, сначала вверх приподнимаются, а потом в сторону откатываются.
- Ёпт... Так ты в ракетных, или в танковых служил?
- В ракетных, в ракетных. А про танки эти мне кум рассказывал, он такие в Перми на полигоне видел.
- Ну ладно, пускай, ну отъехала сопка, дальше то что было?
- А тебе не положено знать, потому, как это секретная информация, и разглашению не подлежит, у меня три секретных подписки, про между прочим.
- Ой, да ладно. Подписки, блин. Ну а ты то там чем занимался, ракеты хозяйственным мылом надраивал небось?
- Зачем? Их никто не моет. Они под землёй хранятся, и там пыли нет никакой. Там всё стерильно. Офицеры в специальной робе в лифт садятся, в тапочках.
- В белых тапочках? Ха-ха-ха!
- Лосяра, вот до чего же ты тупой, как я посмотрю. С тобой разговаривать, как с поленом, молоко за вредность давать нужно.
- Ну на... Глони молочка... От бешеной коровки то. Ха-ха-ха. - И протягивает Толику кружку с очередной дозой «Привета от Фиделя». Вся бригада уже покатывается со смеху, наблюдая за развитием диалога. Ситуация Позину явно не нравится, и он выпив, со словами «Какая гадость!», умолкает на какое то время.
- Так кем ты там был, на той базе, заправщиком каким-нибудь?
- Нафига? Я там был из числа интеллигенции. В белом костюме ходил, и в тапочках.
- По тундре!? В тапочках? Белом костюме?
- Вот ты баклан. Ну кто говорит, что по тундре? Не по тундре, а по «Шестёрке», т.е по нашему, по ракетческому, по сооружению номер шесть. Там спальные помещения, столовка и камбуз. Вот я на камбузе, непосредственно в хлеборезке и служил.
- Ах в хлеборезке! - Восторженно завыл Лёха, сотрясаясь от хохота.
- Не, ну сначала то меня в учебку к погранцам отправили, там был учебный взвод военных поваров. Я корочки повара получил, и обратно в часть, на камбуз. Очень даже шикарная у меня была служба. Жратва всегда под боком, ни тебе стрельб, ни учений, ни построений, ни нарядов-караулов. Из начальства только прапорщик один. Лафа полная! Как сыр в масле катался, да ещё и вторую специальность освоил.
- Ну ясно всё с тобой, повар стратегического назначения.
- Хватит хернёй маяться! - вмешивается Лихой. - Андрюха, Лёха, Серёга, и Вася. Идём на деляну. Сегодня почти выходной, поэтому ограничимся разметкой.
Мы берём топоры, рулетку и компас, а Лихой вешает через плечо офицерскую планшетку с картами и таблицами. Путь недалёкий, поэтому выдвигаемся налегке. Идём по грунтовке, поднимающейся буквой «Зед» на вершину перевала.
Дополнение от 20.03.15.23:00
В комментариях мне прислали ссылку на ту самую ракетную базу, где служил Толик Позин. вот, что от неё осталось после присоединения к мировому "цивилизованному" сообществу...
- По прямой, от стойбища до отметки на карте, совсем близко, километра полтора, не больше. Но с учётом подъёма по серпантину, выходит километра четыре. А это почти час пешей прогулки, поэтому Вася предлагает сыграть в «Двадцать одно». Очень удобно, кстати, для игры в эту игру стол совершенно не обязателен, и мы прямо на ходу начинаем баталию: - «Ещё. Ещё. Пас. Себе…Ммма! Перебор», и так далее. Быстрее время летит, и усталость не так заметна.
Внезапно оказываемся у вертикальной серой скалы. Справа лиственницы расступаются, и нам открывается фантастической красоты панорама долины Аян-Юряха. Вид неземной, какой то инопланетный. Извилистое русло реки небесно-голубого цвета, извиваясь, рыскает от одной стороны долины к другой, то появляясь на открытых участках, то теряясь в зелени гигантских тополей. Противоположная сторона долины словно выстроена из гигантских пирамид, прижавшихся друг к другу. Их подножия образуют высокую вертикальную стену из базальта, о которую с рёвом бьются голубые волны реки, образуя гигантские шапки из пены. Свистит ветер в ушах, а сердце переполняется восторгом.
Приходит мысль о том, что если бы каждый человек на Земле, хотя бы раз в неделю мог созерцать эту величественную картину, то плохих людей просто не осталось бы. Невозможно себе представить, что зло смогло бы проникнуть в душу человека, которого окружает величайшее Божье творение, по сравнению с которым, всё, что создал человек, все его небоскрёбы, гигантские корабли и аэропорты, всё это оказывается такой жалкой пылью, что и говорить о ней не хочется. Единственное, чем можно восторгаться бесконечно, это наша Земля. Но мы её не создавали. Мы гадим на ней. Уродуем, пытаем её, истязаем траками гусеничной техники, ножами бульдозеров, ковшами экскаваторов. За что мы так к своей Матушке?
Она кормит и поит нас, пытается разговаривать, а мы, вместо благодарности, калечим её, и не хотим даже услышать. Достойны ли мы жить на ней дальше? Ответ один. Конечно нет! Однажды, чтобы спастись от смерти, она, Матушка, будет просто вынуждена стряхнуть с себя своих мучителей паразитов, возомнивших себя, венцом творения. Так олень летом в тундре, не выдерживает страданий, которые приносят ему паразиты, расплодившиеся в густой шерсти, и залезает по самые уши в озеро, или речку с ледяной водой. А выжившие паразиты, затем, наверняка пишут «святые книги» про ужасный потоп.
Размышления прерывает Вася, который встал на краю пропасти, и с идиотским выражением на лице, раззявил рот, подставляя его порывам горячего ветра. Щёки смешно раздуваются, а ветер, попадая в ловушку, свистит как паровозный гудок, меняя тональность, по мере того как Вася сужает губы, или наоборот, раскрывает рот пошире.
- Ща-ас усач, или овод ка-ак даст тебе в глотку, вот мы посмотрим потом, как ты будешь улыбаться. – Смеётся Лихой. - Ладно, идём уже.
Да. Любоваться красотами, и дурачиться нам некогда. Нужно отыскать реперный столб, и от него произвести разметку первого квартала, чтобы на местности делянка визуально соответствовала отмеченному участку на карте бригадира. Идём по азимутам в две стороны под прямым углом друг к другу, и на протяжении линий делаем топорами затёсы на стволах лиственниц. Затёсываем в конце каждого луча ещё по два репера, и от них размечаем оставшиеся две стороны квартала. Работа не тяжёлая, скорее приятная. И мы очень быстро успеваем её закончить полностью.
Любовные страсти бурундуков.
Дорога домой заняла вдвое меньше времени, и мы, взбодрившись от речной прохлады, повеявшей к вечеру от реки вверх по склону сопки, быстрым шагом выходим на поляну. Картина маслом. Из палатки доносится храп деда, а Позин лежит у костра, свернувшись калачиком. У самого носа пустая бутыль, объёмом 0,7 литра из под «Привета от Фиделя», а на боку у Толика бурундук «исполняет свои супружеские обязанности» со своей бурундучихой. Ну или с чужой, не знаю, как у них там принято в их бурундучьей нации. М громко хохочем, отпуская шуточки в адрес Толика, а тот ничего не понимая, спросонок, хлопает глазищами, и всё шлёпает своими уникальными губами, похожими на два стоптанных башмака.
- Ну чё? Чё ржёте, олени?
- Толяа-ан! Это пипец! Ты тут спишь, а прямо на тебе бурундуки еб..ся!
- Иннах Лось, ты меня нервировать начинаешь.
- В натуре, Толян, он правду говорит, - хохочет Вася, согнувшись пополам.
- В натуре у собаки куй в лохматой шкуре, - обижается Толик, - я тут для вас ужин готовил, старался, блин, а вы жлобы неблагодарные!
Ужин простецкий, но очень вкусный. Гречневая каша с тушёнкой у костра, в тысячу раз вкуснее самого изысканного ресторанного блюда. А потом долгие разговоры у костра, печенная, в золе, картошка, и чай. Литры чая. Цейлонский, со смородиновыми листочками, сорванными прямо позади палатки, и дикой мятой, заросли которой дед «надыбал» недалеко на лужайке.
Правда, то, что для нас чай, для деда бурда-бурдой. Чай в его понимании, это пачка чая весом в пятьдесят граммов, заваренная в пол-литровой кружке. Это называется «чифирь». Убойный напиток, действующий на человека так же, как бензин действует на костёр. Зеки на зоне, не имея доступа к алкоголю, пьют чифирь. И многие, не могут расстаться с этой привычкой даже после выхода на волю.
Наш Иваныч тоже предпочитает алкоголю чифирь. Сядет на корточки (так он может сидеть долгими часами, не вставая, и не разминая ног), и хлебает чёрную густую жидкость из эмалированной кружки, закусывая кусковым сахаром. Закусывает потому, что бесполезно пытаться подсластить сам чифирь. "Чай" настолько концентрированный, что сахар уже не растворяется.
Визит хозяина.
Ночи в это время белые, солнце за горизонтом полностью не скрывается, поэтому ощущение времени теряется напрочь. Только обнаружив, что на часах третий час ночи, отправляемся на боковую. Все семеро в одну палатку. Семеро козлят.
Несмотря на то, что на нарах немного тесно, засыпаю сразу же, но сплю чутко, улавливая каждый шорох, иногда просыпаясь от надсадного кашля Иваныча. Но под утро, когда, кажется, что спишь как убитый, снаружи палатки слышатся отчётливые звуки. Похрустывание веток, фырканье, потом забренчала крышка, остывшего котла… И тут я вспоминаю про предупреждение Лихого, о том, что мы напрасно оставили приманку для хозяина тайги на берегу, когда чистили хариусов. Мозг обжигает догадка: - «Медведь снаружи»!
Меня подбрасывает с нар, как на пружинах. Серёга подорвался синхронно со мной. Смотрим друг на друга безумными глазами, и в панике начинаем метаться по спящим телам товарищей в поисках единственного на всех дробовика. Он где-то под матрасом, но под каким, большой вопрос. Народ начинает возмущаться, а мы орём во всё горло, перебивая друг друга. Два Толика начинают дружно ржать во всё горло, и в это время слышно, как ночной визитёр стартует с пробуксовкой, и уносит свою задницу в лес, ломая на своём пути кусты и деревья. Он напугался наших криков гораздо больше, чем мы его.
Вылезаем с предосторожностями из палатки, и изучаем обстановку. Набедокурить мишка не успел, только крышку с котла снял, да остатки каши со дна вылизал. Зато оставил по пути эвакуации несколько лепёшек. Так я понял, что выражение «обосраться от страха» не фигуральное. Ну что теперь, надо постараться уснуть. Завтра, точнее сегодня, предстоит тяжёлый день. Только теперь мы все знаем, что древняя курковая «Тулка» двенадцатого калибра лежит с самого края нар, там, где место Лихого, а в сумке из под противогаза, рядом, в изголовье, семь или восемь упаковок с патронами, в двух из которых, из картонных гильз выглядывают свинцовые пули с острым носиком, и винтовыми бороздками на боках.
Только вот стрелять с двух метров в медведя из двустволки равносильно самоубийству. Прежде чем умереть, раненный зверь порвёт в клочья палатку вместе со всем её содержимым. Так что единственное, что остаётся делать в такой ситуации, это использовать «антимедведин». Точнее орать как можно громче, чтоб напугать хозяина, и принудить его к бегству.
- Серога! А знаешь что делать, если встретился с медведицей? – бубнит, засыпая Позин.
- Ну и чё?
- Крутить яйца.
- Да откуда же у медведицы яйца?!
- Не ей, дятел. Себе яйца крутить, потому, что они тебе больше не понадобятся.
Взрыв хохота в палатке слышен, наверное, даже в Хатыннахе.-НАЦИОНАЛЬНОСТЬ ИЛИ МЕСТО "ПРОПИСКИ"?
Ну вот, говорю же всем, что не существует никаких наций. Так у нас и краснодарцы со временем могут стать нацией.
Оригинал взят у cycyron в Национальность или место "прописки"?
Оригинал взят у svetlanasuhova в Национальность или место "прописки"?
Основа, №1, 1861
ОДНОПРОВОДНАЯ ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ СХЕМА НЕ МИФ.
О НАС ПРИВЫЧНО ПОЗАБОТИЛИСЬ ХРАНИТЕЛИ
Имаус горы лежавшие чуть левее нынешней Лены, оказались сдвинуты за Лену и стали Верхоянским хребтом. Значит старая река Oechardus была завалено мимоходом этой горной грядой, и слева от неё пробила русло новая –Лена. Кто то недавно занимался перепланировкой своего поместия. Кто этот мощный бульдозерист? Когда? На чём?
Смотрим.
Возможно, создавали отток воды с затопленных местностей.
До 18 века на картах попросту отсутствует Байкал –в его привычных очертаниях. Потому и нет его, что очертания его из обычного кругловатого озера были смяты этим бульдозеристом в серпик.
И получился он из Annibi Lak или Kithay Lak, или сформировалось «с нуля».
Западная Скифия радует нас теми же плодами трудов бульдозериста.
Следы видимо той же самой кометы погубившей Тартарию. Томск.
Тот же самый гордый профиль отвала.
Ширина ножа бульдозера 400км –примерно. Работа того же бульдозериста, что сгребал грунт около пуэрто-риканской впадины, или, дал покататься экскаватор другому бульдозеристу?
Австралия, Сиам. Очевидно –автор один.
Тогда и это его работа.
Дабы уравновесить или изменить движение вод мирового океана.
Пожило одна партия людей. Их изъяли, переселили. Землю переформатировали, изменили рельеф, добавили новых элементов, и, заселили заново…
Приморье.
Участки 1, 2, 3 не могут быть следами одного явления –кометы изменившей всё? Тогда масштабы существенно укрупняются, вместе с последствиями.
Свежие комментарии