Филип скрепя сердце покорялся пожиравшей его страсти. Он знал, что всё человеческое преходяще и потому рано или поздно всему должен настать конец. На это он возлагал все свои надежды. Любовь точила его, как червь, высасывала все его жизненные соки; она поглощала всё его существо целиком, не оставляя ему ни других радостей, ни других интересов. Прежде его восхищала изящная гармония Сент-Джеймского парка – он часто сидел там, глядя на ветви какого-нибудь дерева, тонко вычерченные в небе, словно на японской гравюре; он находил неизъяснимое очарование в прекрасной Темзе с её баржами и причалами; изменчивое небо Лондона рождало в его душе светлое настроение. Но теперь красота потеряла для него всякий смысл. Когда с ним не было Милдред, он становился угрюмым и беспокойным. Иногда он пытался утолить свою тоску, глядя на картины, но бродил по Национальной галерее, как случайный турист; ни одна из картин не вызывала в нём душевного волнения. Он спрашивал себя, сможет ли когда-нибудь опять наслаждаться тем, что прежде так любил. Чтение всегда было его самой большой радостью, но теперь он утратил к книгам всякий интерес и вяло просиживал свободные часы в институтской курилке, перелистывая один журнал за другим. Любовь была для него мукой, он ненавидел свою кабалу, чувствовал себя пленником и жаждал свободы.
Иногда, проснувшись утром, он ощущал в душе непривычный покой и ему казалось, что избавление пришло, что он уже свободен от этой позорной любви. Но стоило ему стряхнуть с себя сон, как сердце снова начинало надсадно ныть – тогда он понимал, что до исцеления ему далеко. Безумно тоскуя по Милдред, он её презирал. Теперь он понимал, что нет на свете худшей пытки, чем любить и презирать в одно и то же время.
Копаясь по обыкновению в своей душе и без конца думая о своём положении, Филип решил, что вылечится от унизительной страсти, если сделает Милдред своей любовницей. Он испытывал к ней физическое влечение, и, если его удовлетворить, он освободится от своих невыносимых цепей. Он знал, что Милдред к нему совершенно равнодушна. Его страстные поцелуи вызывали у неё безотчётное отвращение. Она была лишена чувственности. Не раз он пытался пробудить её ревность рассказами о своих парижских приключениях, но это её вовсе не интересовало; в кафе он иногда подсаживался к столикам других официанток и делал вид, будто с ними заигрывает, но она оставалась совершенно безучастной. Он видел, что она нисколько не притворяется.
– Ничего, что я сел сегодня за чужой столик? – спросил он однажды, провожая её на вокзал. – Все твои, кажется, были заняты.
Это была неправда, но она не стала спорить. Даже если её и не огорчила его маленькая измена, он был бы ей благодарен, сделай она вид, что ревнует. Самый лёгкий упрек был бы бальзамом для его души.
– По-моему, глупо, что ты садишься каждый день за один и тот же столик,
– ответила она. – Надо время от времени быть вежливым и с другими девушками.
Но, чем больше он об этом думал, тем твёрже верил, что, только если она ему отдастся, он почувствует себя свободным. Он был точно рыцарь из старой сказки, превращённый колдуном в чудовище, который едет на поиски волшебного напитка, чтобы вернуть себе природную красоту и стать. Филип мог надеяться только на одно. Милдред очень хотелось побывать в Париже. Как и для большинства англичан, Париж был для неё царством веселья и мод; она слышала о магазине «Лувр», где можно было купить самую модную вещь вдвое дешевле, чем в Лондоне. Одна из её подруг провела медовый месяц в Париже и пробыла в этом магазине целый день; хотите верьте, хотите нет, но, пока они с мужем жили в Париже, они не ложились в постель раньше шести утра; они были даже в «Мулен Руж» и ещё невесть где. Филипу не хотелось думать о том, что, если в Париже она и уступит его домогательствам, это будет только вынужденной расплатой за полученное удовольствие. Не всё ли равно, какой ценой он удовлетворит свою страсть? У него даже появлялась безумная, мелодраматическая мысль её опоить. Он заставлял её пить, но она не любила вина; ей нравилось, когда он заказывал шампанское – это было шикарно, – но никогда не выпивала, больше половины бокала. Она любила оставлять нетронутым полный до краев бокал.
– Пусть официанты видят, с кем они имеют дело.
Филип воспользовался минутой, когда она казалась ласковее, чем обычно. В конце марта ему предстояли экзамены по анатомии. Неделей позже, на Пасху, Милдред должна была получить три выходных дня.
– Послушай, – предложил он, – почему бы нам не съездить в Париж? Мы бы так чудесно провели время.
– Что ты, это будет стоить уйму денег.
Об этом Филип уже думал. Поездка обошлась бы ему по меньшей мере в двадцать пять фунтов. Для него это была большая сумма. Но на Милдред он готов был истратить всё, до последнего гроша.
– Ерунда! Скажи, родная, что ты поедешь!
– Ещё что! Я и не подумаю ехать с холостым мужчиной, раз он мне не муж. Как ты смеешь даже заикаться об этом?
– Какая разница?
Он стал распространяться о великолепии рю де ла Пэ и блеске «Фоли Бержер». Он описал магазины «Лувр» и «Бон Марше». Он рассказал ей о различных кабаре, посещаемых иностранными туристами. Он расписал ярчайшими красками те стороны Парижа, которые сам ненавидел. Он умолял её с ним поехать.
– Послушай, – сказала она, – ты говоришь, что меня любишь, но, если бы ты действительно меня любил, ты бы на мне женился. А ведь ты даже ни разу не сделал мне предложения.
– Ты же знаешь, что мне ещё не по средствам жениться. В конце концов я только на первом курсе и целых шесть лет не буду зарабатывать ни гроша.
– А я тебя и не упрекаю. Я бы всё равно за тебя не пошла, хоть ты тут ползай передо мной на коленях.
Он не раз уже думал, не жениться ли ему на ней, но эта мысль приводила его в ужас. В Париже он пришёл к убеждению, что брак – смешной мещанский пережиток. К тому же он знал, что постоянная связь с этой женщиной будет его гибелью. Он был полон предрассудков своего класса, и его ужасала мысль о женитьбе на официантке. Жена из простонародья помешает ему получить приличную практику. Наконец, денег у него было в обрез, он едва дотянет до получения диплома; он не мог бы содержать жену, даже если бы они условились не иметь детей. Он вспомнил Кроншоу, привязанного к вульгарной девке, и содрогнулся. Он представлял себе, во что превратится Милдред с её жеманными манерами и пошленькой душой; нет, жениться на ней просто невозможно. Но все это он решал рассудком; чувство же подсказывало ему, что он должен получить её любой ценой, и, если не сможет этого добиться без брака, он женится на ней, будь что будет. Пусть дело кончится катастрофой – ему всё равно. Когда у него появлялась какая-нибудь мысль, она завладевала им целиком, ни о чём другом он не мог думать; к тому же он отлично умел убеждать себя в правильности того, чего ему хотелось. Один за другим он отбрасывал все разумные аргументы против этого брака. С каждым днём он всё больше привязывался к ней; неудовлетворённое чувство делало его злым и раздражительным.
«Ну, если я на ней женюсь, тут уж я заставлю её заплатить за все мучения, которые от неё терплю», – говорил он себе. Наконец он почувствовал, что не может больше этого вынести. Однажды вечером после обеда в маленьком ресторанчике в Сохо, где они теперь часто бывали, он сказал:
– Послушай, ты серьёзно сказала на днях, что не выйдешь за меня замуж, даже если я попрошу?
– Ну да, а что?
– Я не могу жить без тебя. Я хочу, чтобы ты была со мной всё время. Я старался в себе это подавить, но не смог. Теперь уж я и бороться перестал: видно, это на всю жизнь. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Она начиталась достаточно романов, чтобы знать, как подобает отвечать в таких случаях.
– Я, конечно, очень благодарна тебе, Филип. Твоё предложение для меня – большая честь.
– Не болтай чепухи Ты выйдешь за меня замуж?
– А ты уверен, что мы будем счастливы?
– Нет. Ну и что из этого?
Слова вырвались у него против воли. Они её удивили.
– Вот чудак! Зачем тогда ты хочешь на мне жениться? К тому же ты сказал, что тебе это не по карману.
– У меня ещё осталось около тысячи четырехсот фунтов. Вдвоем жить не дороже, чем одному. Нам хватит моих денег, пока я не получу диплома и не пройду практики в госпитале, а потом я наймусь к кому-нибудь ассистентом.
– Значит, ты ещё целых шесть лег ничего не будешь зарабатывать? И пока что нам придется жить на четыре фунта в неделю?
– Нет, на три, не больше. Мне надо платить за учение.
– А сколько ты будешь получать, работая ассистентом?
– Три фунта в неделю.
– Да неужели тебе надо зубрить все эти годы да ещё и потратить весь твой капитал на то, чтобы в конце концов зарабатывать три фунта в неделю? Мне ведь будет житься не лучше, чем сейчас.
Он помолчал.
– Другими словами, ты за меня не пойдешь? – спросил он хриплым голосом.
– А вся моя любовь, стало быть, для тебя ровно ничего не значит?
– В таких делах надо думать раньше всего о себе. Я, конечно, не прочь выйти замуж, но зачем мне это делать, если я буду жить не лучше, чем сейчас? На кой мне это нужно?
– Ты бы так не рассуждала, если бы я тебе нравился.
– Может быть.
Филип замолчал. Он выпил залпом стакан вина, чтобы проглотить комок, подступивший к горлу.
– Посмотри на ту девушку. Которая идет к выходу, – сказала Милдред. – Она купила горжетку в магазине «Бон Марше» в Брикстоне. Я видела ее на витрине, когда проходила мимо.
Филип мрачно улыбнулся.
– Чего ты смеешься? – спросила она. – Ей-Богу, правда. Я еще тогда сказала тёте, что ни за что не куплю чего-нибудь с витрины: охота, чтобы каждый знал, сколько ты заплатила.
– Я тебя понять не могу. Ты разбиваешь мне сердце и тут же порешь всякую чушь, которая не имеет никакого отношения к нашему разговору.
– Как тебе не стыдно, – ответила она обиженно. – Разве я могла не обратить внимания на эту горжетку, если я еще тогда сказала тёте…
– Наплевать мне, что ты сказала тете… – нетерпеливо прервал её Филип.
– Не смей выражаться! Ты же знаешь, как я этого не люблю.
Филип усмехнулся, но в глазах у него было бешенство. Он помолчал. Он смотрел на неё, насупившись. Он ненавидел, презирал и любил её.
– Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы никогда с тобой больше не встречался, – сказал он наконец. – Знала бы ты, как я себя проклинаю за то, что полюбил тебя.
– С твоей стороны не очень-то красиво мне это говорить, – ответила она, надув губы.
– Да, красоты тут мало, – рассмеялся он. – Пойдем в театр.
– Ну и чудак же ты, смеёшься всегда не к месту. Я тебя потому и понять не могу. А если тебе со мной плохо, зачем идти в "театр? Я могу поехать домой.
– Затем, что с тобой мне не так плохо, как без тебя.
– Интересно всё-таки, что ты обо мне думаешь на самом деле?
Он громко рассмеялся.
– Милая, если бы ты знала это, ты бы со мной больше никогда и разговаривать не стала.
Свежие комментарии